Конечно, это не любовь

— Все совсем не отлично. Ты не представляешь, сколько человек погибло. Я не знаю, как буду спать. Все время вижу их.

Шерлок сощурился, поднял руку к губам, опустил и сказал холодно:

— Они мертвы, можешь сохранить их в памяти и жить дальше.

— Ты не видел их. Я знала всех их много лет, с кем-то сидела за одним столом, у кого-то училась. Фред… я ругала их с Джорджем за шалости, но все равно хохотала над очередной шуткой. Колин. Ему лет шестнадцать было. Ремус научил меня первым защитным заклинаниям. И Снейп… Мне за него едва ли не больнее, чем за других. Мы его все ненавидели, а он все равно умер ради нашей победы.

Шерлок поднялся со своего места и заметил еще холоднее:

— Достаточно. Твои сожаления им точно не помогут, так что советую заняться каким-нибудь полезным делом.

Это было больно.

Конечно, Гермиона не ожидала (не могла ожидать!) от Шерлока нежных слов утешения, заботливых объятий и прочего, но это было слишком. Она подскочила со стула и оборвала его:

— Помолчи.

Ему легко было говорить — он так и остался вредным мальчишкой-гением, который разгадывает загадки. Он не видел и четверти того, что видела Гермиона. Ни одной смерти. И он никогда не жил в палатке и не питался полусырыми грибами. Его не пытали.

— Ты не можешь об этом говорить, — прошептала она. Шерлок напрягся. Гермиона приготовилась услышать что-то еще более жестокое, но вместо этого Шерлок сказал:

— Извини. Мне не стоило так говорить.

Гермиона почувствовала, что надувающийся было шарик гнева в ее груди исчез. Она попыталась улыбнуться, сделала шаг вперед, и снова оказалась в объятьях Шерлока. Он придерживал ее за плечи и прижимал к себе так заботливо, как никогда в жизни. Гермиона закрыла глаза и спрятала лицо у него на груди, обняла его за шею. Пусть он вредный и порой говорит чудовищные вещи, он живой. Настоящий. Эта простая мысль ввергла Гермиону в шок. Он был настоящим. Даже тогда, когда ее окружали волшебные фокусы, безумные, как Шляпник с Мартовским зайцем, Шерлок оставался настоящим. Она подняла голову и встретилась с ним взглядом.

Она никогда не рассматривала лицо Шерлока со столь близкого расстояния. Когда-то мама заметила, что он симпатичный. Тогда это звучало глупо и смешно, но сейчас Гермиона как-то отстраненно заметила, что у него действительно приятные черты. Не правильные, а именно приятные и очень запоминающиеся, яркие. Создавая его лицо, природа не жалела красок и акцентов. Скулы — чрезмерно острые, подбородок — отчетливо выпирающий, глаза — насыщенно-голубые, светящиеся, как патронус, губы — слишком точно очерченные, будто бы подведенные карандашом. Гермиона почувствовала, как в легких кончился воздух. Его губы были слишком близко. Теплые. Живые.

Она зажмурилась, как перед прыжком в воду, и поцеловала его.

Если бы сейчас кто-то решил проникнуть в ее сознание, он наткнулся бы на идеальный окклюментный щит. Не было ни одной мысли.

А потом Шерлок ответил на поцелуй.

Гермиона раньше целовалась, несколько раз. Поцелуй Виктора был похож на сказку или на сон — нежный, горячий. Он так смутил Гермиону, что она вырвалась и убежала прочь, а потом два дня пряталась от Виктора, пока тот не нашел ее и не притворился с удивительной деликатностью, что ничего не было.

Каждый поцелуй Рона был жадным, как будто он боялся потерять ее. С ним было естественно и легко.

Шерлок целовал иначе — только губами, сухими и слишком холодными, плотно сжав зубы, не закрывая глаз. Гермиона, снова встретившись с ним взглядом, почувствовала желание вырваться, отстраниться, но не сумела — он слишком сильно вцепился в ее плечи и прижал к себе. Тогда Гермиона медленно, точно зная, что не стоит этого делать, подняла руку и провела по его волосам. Шерлок вздрогнул всем телом и чуть подался вперед, Гермиона зарылась пальцами в мягкие кудри, и он закрыл глаза. Объятия стали чуть мягче, но вместе с тем — сильнее.

Гермиона никогда не была романтичной девушкой, во всяком случае, не считала себя таковой, но все-таки мечтала о том, как встретит парня, которого действительно полюбит. Как они будут долго и много гулять, разговаривать обо всем на свете. Потом между ними возникнет чувство, сначала это будет влюбленность, но потом она превратится в любовь, из которой вырастет страсть. Начиная встречаться с Роном, она отказалась от части этих мечтаний, но по-прежнему предполагала, что физическая близость с ним наступит не скоро и будет логичным продолжением духовной близости и влюбленности.

Но она никогда не думала о том, что ее первый сексуальный опыт будет таким — болезненным, отчаянным. Та часть сознания, которая все еще управлялась здравым смыслом, кричала, что все это необходимо прекратить, но Гермиона уже не слышала ее. Что-то в ней было уверено — еще немного, еще один поцелуй, еще одно прикосновение, и она сама оживет, перестанет чувствовать это бесконечное отчаянье. Она прижималась к Шерлоку всем телом, отвечала на каждое его движение, надеясь забрать у него немного жизненного тепла, но бестолку — Шерлок не был теплым. В нем не было мертвенного холода, но и того тепла, которое Гермиона искала, тоже не было. Он почти не открывал глаз, не произносил ни слова, с его губ не срывалось ни единого стона, и только пот — на висках, на спине, — выдавал его напряжение.

Обычно говорят, «когда все кончилось»… ничего не кончилось. Не было вспышки, взрыва, ничего удивительно приятного или волшебного. Шерлок отстранился и открыл глаза, и Гермиона испугалась его взгляда. Он не был осуждающим, удовлетворенным, оценивающим, разочарованным — он был безжизненным. Как будто Шерлок смотрел на давно изученный образец плесени — скучный, жалкий и никому не нужный.

Гермиона вздрогнула и поняла, что должна что-то сказать. Что угодно, чтобы вернуть обратно того Шерлока, которого она знала столько лет и которому доверяла. Пошутить. Нужно было пошутить. Про неоценимую помощь в борьбе со стрессом, например. Это заставит его расслабиться, он хмыкнет и посоветует найти себе парня, так как стресса в жизни у Гермионы хватает, а он далеко не всегда может оказаться под рукой. Потом они смогут выпить чаю и забыть об этом инциденте навсегда.

Но она не успела ничего сказать. Шерлок отвернулся от нее и встал с постели, набросил на себя рубашку, дошел до стола, взял сигарету, закурил (а Гермиона и не знала, что он курит. Вот почему его губы горчили), а потом заметил:

— При сексе по дружбе страдает качество либо секса, либо дружбы. Так что стоит выбрать что-то одно.

Кажется, его фраза про мертвых не была пределом — он смог сказать нечто еще более жестокое и болезненное. Гермиона почувствовала, как ее кожа холодеет и покрывается мурашками. Она нервно вздрогнула и медленно, чувствуя себя бактерией под линзой микроскопа, подняла с пола мантию, надела. Достала из кармана волшебную палочку, привела в порядок смятую постель. Повернулся к Шерлоку и замерла. Нужно было что-то сказать, но она не могла подобрать слов. Он молча курил, выдыхая едкий дым, от которого свербело в носу, и, кажется, не моргал. Гермиона поняла, что не может больше выносить его взгляд. Из глубины сознания пришла мысль о том, что на Хогвартсе сейчас нет никакой защиты. Гермиона закрыла глаза и вслепую аппарировала в свою бывшую спальню — единственное место, которое она сейчас могла хотя бы отдаленно назвать своим.

В комнате было пусто и почти ничего не изменилось с прошлого года. Только ее вещей на тумбочке не было. Гермиона рухнула на пустую постель, уткнулась в подушку и заплакала.

Во всяком случае, теперь она снова могла плакать.

Конечно, это не любовь. Глава 3

Шерлок остался стоять возле стола, механически делая затяжку за затяжкой и глядя на то место, с которого только что исчезла Гермиона. Он хотел, чтобы она исчезла.

Если отбросить в сторону чувства и прочую шелуху, секс — простейшая биологическая функция, такая же, как, скажем, прием и переработка пищи. Именно так следовало его воспринимать. Но не получалось.