Кореец

Неподалеку компания чеченцев в мокрых, облепленных песком штанах с первобытным азартом лупила по футбольному мячу. На неизменных турниках, сиротливо торчащих из песка, как ребра доисторического животного, висели гроздья парней и мальчишек — вечный атрибут любого постсоветского публичного пространства. Дальше, за хаосом валунов, просматривались ажурные силуэты подъемных кранов — молчаливые стражи порта. Мы с Колькой, а за нами и Инна, полезли по этим камням, между которыми застыли с цинковыми ведрами русские рыбаки — люди, постигшие дзен в ожидании клева. Присели у самой кромки воды, где волна лениво лизала камни.

— Э, васавы! — окликнул нас откуда-то сбоку низенький усатый мужичок в расстегнутой до пупа рубахе. Он как раз поливал из бутылки внушительных размеров арбуз, охлаждая его по дедовскому методу. — Арбуз не хотите? Угощаю!

Мы переглянулись — если угощает, почему бы и нет? Мужичок стремительно рассек арбуз пополам и нарезал нам по дольке. Поблагодарив щедрого горца, мы поплелись дальше, скользя взглядом по морю, где откуда ни возьмись материализовалась моторка, подбиравшая желающих прокатиться с ветерком.

На турниках все так же висели праздные атлеты.

— Братан, сколько раз подтянешься? — кто-то из местных качков свойски хлопнул Кольку по плечу, решив, видимо, проверить физическую кондицию заезжего хлюпика.

— Столько не сосчитаешь, — неожиданно усмехнулся Колька, обычно не склонный к публичным выступлениям.

Тут же откуда-то из толпы вынырнули девочки-малолетки и захихикали:

— Гонишь, да?

Колька, не говоря ни слова, спокойно подошел к турнику, подпрыгнул, легко ухватился за перекладину и начал подтягиваться. Четко, без рывков, с лицом человека, выполняющего рутинную работу.

— Десять, — начала считать собравшаяся толпа, — Двадцать… тридцать… сорок…

На пятидесяти он так же легко спрыгнул на песок и, отряхивая руки, с обезоруживающей простотой объяснил:

— Хватит. Покушал на свадьбе.

Толпа понимающе заржала. Качки уважительно кивнули. Малолетки смотрели на Кольку с внезапно проснувшимся интересом. Вот тебе и тихий Колька, скрытый резерв нации. Он же, не обращая внимания на произведенный фурор, побежал к морю — смыть трудовой пот.

А мы с Инной направились к кранчикам с пресной водой, смыли с ног налипший песок и соль, обулись и двинулись под гулкую арку, над которой с металлическим грохотом проносились товарняки. В самой арке, в полумраке, воровато жалась какая-то парочка, а у выхода сидел на корточках вечный персонаж подобных мест — попрошайка, который, раскачиваясь из стороны в сторону, заунывно вопил что-то нечленораздельное на своем языке скорби.

Выйдя на приморский бульвар, мы увидели следующую картину маслом: на парковых скамейках шла яростная рубка в шахматы. Игроков обступила плотная толпа пожилых болельщиков, комментировавших каждый ход с темпераментом футбольных фанатов. За деревьями проглядывали качели, слышался детский гомон и доносились звуки неизбежной лезгинки. Классический набор развлечений южного города.

Мы добрели до памятника Ильичу и сели на холодные мраморные ступени. За спиной темнели казенные синие ели, высаженные перед зданием Горисполкома.

— Погода в горах мне нравится, — говорила Инна, — днем там в меру жарко, ночью прохладно, а воздух — целебный. А вот в Махачкале летом совершенно невозможно оставаться. Особенно гипертоникам, как моя мать. После обеда жара до сорока градусов. Да плюс к этому высокая влажность. Спасает только море. Оно не всегда чистое и не всегда спокойное, зато там водятся тюлени. Это ведь удивительно — в южном море, и вдруг тюлени, разве нет?

А ты знаешь, — продолжала свою лекцию Инна, — что раньше город назывался Порт-Петровск? Его еще Петр первый построил. А когда коммунисты захватили власть, сразу переименовали его в Махачкалу. «Кала» — это по-тюркски крепость, а Махач — имя дагестанского революционера. На самом деле звали этого революционера Магомед-Али, а Махач — просто кличка. Первая Махачкала вся была русской, а потом понаехали… с гор…

Я кивнул, мол, всё это страшно интересно, потом украдкой оглянувшись, не смотрит ли кто, привлек Инну к себе и поцеловал в губы. Она с готовностью ответила. Так мы и целовались, пока не услышали вежливое: «Кхе, кхе». Так дал знать о себе подошедший Колька.

— Поздно уже, что делать будем?

Я задрал голову кверху и увидел, как звезды заволакивает пришедшим с горы Тарки-тау туманом.

— Поехали домой, — сказала Инна, — завтра в рейс.

* * *

Отправление поезда Махачкала-Москва в три часа пятнадцать минут — время самое неудобное, в самую жару, когда плавится асфальт и мозги

Инна, со своими новыми друзьями-подельниками, появились на вокзале в десять утра. Еле встали после вчерашнего, позавтракать не успели, да и не лезло. Голова гудела, как трансформаторная будка, а в желудке было пусто и неспокойно. Поэтому сразу посетили вокзальный буфет.

С буфетчицей Мадиной, женщиной внушительных размеров и золотых зубов, Инна была знакома давно

— Мадиночка, родная, выручай! — с порога затараторила она. — Сделай что-нибудь по-быстрому, мне на планерку скоро. Чайку мне, покрепче. А ребятам… — она кивнула на своих спутников, скромно притулившихся за столиком у окна, — … ну, ты сама знаешь, чего им для бодрости духа надо.

Мадина выразительно хмыкнула, но спорить не стала. Работа у нее была такая — понимать людей с полуслова. Через десять минут на столе появились бутерброды с колбасой и сыром, Инне — стакан чая, ее товарищам — знакомый фарфоровый заварочный чайник, из носика которого тонко пахло коньяком.

— Главное — помочь нам эти баулы погрузить незаметно, до посадки, да в купе пристроить… — в сотый раз начал Миша.

— Харэ! — сердито сказала Инна. — За идиотку меня держишь? Повторяешь, как попугай. Я сказала: помогу. Только… если что — я вас впервые вижу. Идет?

— Идет! — он с облегчением выдохнул и поднял граненый стакан с коньяком на донышке. — Ну, за удачу! И за смелых женщин, которые не боятся трудностей!

Инна подставила для чоканья стакан с чаем.

— Всё ребятня, убегаю… сейчас планерка, потом подготовка вагона. Жду вас в половине третьего возле моего вагона с нерабочей стороны состава. Feuerstein?

— Jawohl Mein commander! — шутливо отрапортовал Миша.

Планерка была недолгой, надо было считаться со временем. До отхода поезда оставалось часа четыре, а дел еще выше головы. Принять вагон после предыдущей бригады, проверить исправность всего — от титана до туалета, получить чистое белье, запастись чаем, сахаром, печеньем для пассажиров… И, конечно, пополнить личные запасы — святое дело для любого работника сферы обслуживания.

В чаеразвесочной, пропахшей пылью и сладковатым ароматом грузинского чая №36, было на удивление пусто. Кладовщица тетя Шура, женщина неопределенного возраста с перманентной завивкой и вечно недовольным лицом, встретила Инну на удивление благосклонно — видимо, настроение было хорошее.

— Тебе сколько сахару-то, Инн? Семь блоков хватит? — спросила она, даже не дожидаясь ответа. — Хватит, конечно. Куда тебе больше? Чай какой будешь? Индийский кончился, бери грузинский, три пачки. Печенье будешь брать? А вот кофе есть, растворимый, индийский! Дефицит! Возьми баночку себе, потом сочтемся…