Корейский для начинающих
Шрифт:
Безысходность и гнев, охватившие меня, стерли без остатка все светлые добрые чувства, и пускай меня саму никто не обманывал, я чувствовала себя грязной, использованной и не могла совладать с накатывающими слезами. Руки едва слушались и почему-то стали ледяными, озноб неприятными волнами раскатывался по всему телу. Господи, бедный ачжощи, бедная жена этого человека — даже в мыслях я больше не могла произнести ненавистного имени — за что ей такое чудовищное горе? Рюкзаки были переполнены, а бумажный пакет из магазина, где я приобрела пиджак, норовил порваться, посему я просто выкинула невлезающие сандалии, которые были безвозвратно испорчены. Давясь слезами, я из последних сил спустилась вниз, не забыв скрыть глаза за тёмными очками, чтобы не показывать ачжощи,
— Хён*… — выдавил Юн Сон бесцветным голосом. — Хён, это…
— Заткнись, Юн Сон! — на понятном мне корейском сказал ачжощи и довольно грубо вытолкнул меня из лифта.
— Агащи, сами доберетесь до вокзала, — брякнул он, не глядя в мою сторону. — А ты едешь со мной…
Моё состояние граничило с желанием наложить на себя руки. Сгорая от стыда, я просто двинулась в сторону выхода, но путь мне перегородил Юн Сон.
— Я отвезу вас на вокзал, Анна, я должен объяснить…
— Объясните всё своей жене, что находится при смерти, — обозлённо бросила я и оттолкнула его от себя.
— Анна…
— Юн Сон, ты что творишь? — злобный голос ачжощи эхом раздавался в ушах.
В следующую секунду я едва не обронила все свои сумки, когда он схватил Юн Сона за воротничок и затряс, что есть силы, что-то горланя на корейском, из чего я уловила лишь одно грязное слово. Судя по всему, первое оцепенение и ужас, читавшийся в каждом взгляде и движении, исчезли, оставив на лице Юн Сона лишь злобу, и он уже не стеснялся в выражениях, крича в ответ на брата жены.
Я бросилась к выходу, больше не желая видеть ни одного, ни другого, а консьерж с осуждением глядел мне вслед, качая головой из стороны в сторону. Такого позора я ещё никогда не испытывала. В спину неслись просьбы Юн Сона остановиться, подождать его.
На улице моросил мелкий дождь, навевая ещё большую безысходность и душевную боль. Как такое могло произойти? Я знала, на что иду, что, скорее всего, совершаю ошибку, но как же больно!.. Сердце буквально готово расколоться напополам от внезапной ненависти, точно прожигающей дыру в груди…
Таксист, который наудачу попался мне почти сразу на парковке возле гипермаркета, не мог не заметить, что меня всю трясёт, посему по дороге на вокзал постоянно косился в зеркало заднего вида, не смея даже включить радио. Я заходилась тихими рыданиями на заднем сидении, сетуя на свою глупость, и никак не могла понять, как же мог этот гад поступить со своей семьёй и женой. Будучи человеком отходчивым и всепрощающим, сейчас я не могла найти ему оправданий, потому только сильнее дрожали мои руки и слёзы всё лились рекой. И оттого сильнее я корила себя за неотвратимое желание, чтобы Юн Сон догнал меня, как-то объяснил всю ситуацию, но, просидев три часа на вокзале в ожидании посадки на поезд, я целиком и полностью решила вычеркнуть его из своей жизни. Он так и не объявился…
Когда поезд тронулся, я сжалась в сидении, глядя за окно, где проносились мимо дома и оживлённые трассы, постепенно уступая место сельским пейзажам и горным туннелям, напоминая мне, что всё безвозвратно кончено. Оборвалась нить, словно и не было тех ласковых рук и поцелуев, не было нежности, остался лишь осадок где-то в глубине души.
Километр за километром боль постепенно стихала, оставляя место равнодушию, отчуждению, осознанию того, что два прекрасных дня в Сеуле закончились, оставив о себе лишь дурные воспоминания, понимание, что этот город я больше никогда не смогу полюбить…
***
— Отстаньте от меня все, пожалуйста! — надрывно крикнула я, закрывая голову подушкой. — Идите, куда шли, и не трогайте меня.
Решив для себя, что перед подругами не покажу слабости, я не выдержала сразу же, как только зашла в комнату и оказалась в переплетении их рук: слёзы хлынули
новой волной, а девчонки ещё не знали, что стоит мне заплакать, как всё кругом потонет в море солёной воды. Обычно, чтобы ни случалось, я старалась выключать непрошеные слёзы, но сегодня был не такой случай.Подруги ещё никогда не видели меня в таком состоянии, посему пытались расспрашивать, но я не могла выдавить и слова, словно потеряла дар речи, да и как признаться в таком позоре? Сознаться в содеянном и прослыть подстилкой, разрушившей чью-то семью? Я понимала, что не должна брать вину на себя целиком и полностью, однако не могла чувствовать и думать иначе, ведь я видела отчетливый след от кольца.
Девочки ушли из комнаты, отчаявшись до меня достучаться, я пообещала, что скоро приду в себя, просто мне нужно немного времени, но не заметила, как за переживаниями провалилась в сон, устав от дороги и последних событий…
— Ань, ты как? — осторожно спросила Ксюша, заставшая меня ранним утром умывающейся возле раковины.
Видок у меня был ещё тот — из зеркала совершенно отреченным взглядом на меня смотрели опухшие, красные глаза. Невесело ухмыльнувшись, я ответила чуть хрипловатым голосом:
— Сойдёт для сельской местности. Все меня видели, да?
— Нет, на твою удачу Таку, Вики, Жени и тёть Марины со Светой не было на тот момент в общаге.
— Уже хорошо, — без особой радости прокомментировала я. — Не говорите им, ладно? Я постараюсь вести себя как обычно, только не спрашивайте пока ни о чём, умоляю вас. И не надо смотреть на меня с таким лицом, будто кого хоронят, — засунув щётку и пасту в карман, я сообщила: — Пойду на завтрак первой…
Несмотря на раздражение, проскочившее в моих словах, Ксюша понимала, что мои нервы — сейчас одна сплошная натянутая струна, посему не обижалась.
— Хорошо, что сделать мне? — спросила она, когда я уже была у лестницы.
— Просто поговори с девочками без Таку и Вики, а перед ними я найду какой-нибудь способ вести себя обыденно.
Она пообещала выполнить мою просьбу, особенно тщательно поговорив с Дашей, чье неуемное стремление быть утешительницей для каждого сейчас было бы не к месту. Да, такой я человек, не умею я делиться горестями, если мне плохо, то пускай ждет весь мир, иначе я могу сорваться на такую истерику, что в радиусе километра полопаются стеклянные предметы и потрескаются стены. Мне нужно было пережить ещё хотя бы пару дней, чтобы окончательно систематизировать всё случившееся, найти какую-то элементарную логику и оправдания действиям Юн Сона, или просто принять его как плохого человека и думать о нём не больше, чем о Жене, поступки которого уже не вызывали злобы, а лишь недовольную усмешку.
Спустившись на первый этаж в гостевую комнату, где у нас по обыкновению проходили завтраки, девочки с удивлением обнаружили меня весёлой, будто ничего не случилось. Кое-как выкручиваясь из подколов Жени по поводу отдыха в Сеуле, я улыбалась и шутила, с удовольствием поглощая завтрак и рассказывая о своих впечатлениях от телебашни. На самом деле за улыбкой пряталось желание вырвать Жене язык, зажарить его на сковороде и съесть, а ещё я пыталась не завыть с новой силой, запивая образовавшийся в горле ком обжигающим кофе.
Даша хотела было что-то сказать мне лично, когда мы засобирались в учебный корпус университета, но была спроважена вовремя подоспевшей Ксюшей, которая, подмигнув мне, предложила сегодня вечером посидеть где-нибудь в курином ресторане.
В Пусане, как и в Сеуле, окончательно испортилась погода, поливая Корею сильнейшими ливнями с грозами, усиливавшими вероятность обещанного тайфуна. Это совсем не способствовало долгим прогулкам. После занятий, ютясь под зонтами и дождевиками, мы отправились в знаменитый аквариум на Хэундэ. Никто не стал меня осуждать, когда я оставила компанию, чтобы прогуляться в одиночку, незаметно подмигнув Ксю, чтобы она, по возможности, откололась от остальных. Не знаю, почему я выбрала её, наверное, из-за того, что она никогда не скажет и не посоветует ничего лишнего, а где надо промолчать — просто промолчит.