Король

– Ненавидел Иезуитов. Писал всякого рода клевету и, следовательно, правду о них.

– Именно. Итак, мы разговаривали, и потом я сделала то, что ты просил, отвела его в игровую, в которой над кроватью висит картина Фрэнсиса Бэкона, и вдруг меня выпороли и избили, и я кончила от одной только боли. Потом я спустилась сюда с задранной до талии юбкой. Набросилась на холодильник. А ты знаешь, какой голодной я становлюсь после игр.

Он подняла миску клубники и предложила одну ягоду ему. Кингсли проигнорировал жест.

– Как ты думаешь, ты и твой друг когда-нибудь будете играть в паре со мной?

– Нет. Ешь клубнику. Мне нужно поговорить с Богом.

– Передай ему, что я хочу поцеловать его ноги. Снова.

– Слово в слово.

Она махнула рукой, прогоняя его из комнаты.

– Сорен?
– прокричал Кингсли, взбегая вверх по лестнице.

– Я в своей комнате, - ответил Сорен. Кингсли выделил ему собственную гостевую, чтобы он мог оставаться, когда пожелает. Пока что он не провел тут ни одной ночи.

– Все комнаты - мои.
– Кингсли распахнул дверь в гостевую. Сорен стоял у края кровати, перед ним лежал открытый серебряный чемодан.

– Очень хорошо. Я в твоей комнате.

– Могу я задать один вопрос?

– Задавай.

– Что ты сделал с Блейз?

Сорен посмотрел на него.

– Я не собираюсь отвечать на этот вопрос.

– Ты трахался с ней?

– Это два вопроса, и нет, я этого не делал. Ты расстроен из-за того, что мы играли? Она сказала, что может быть с кем захочет.

– Мне плевать, с кем она играет. Я хочу знать, почему эта девушка лежит на моем диване в ступоре и заявляет, что ты причинил ей самую лучшую боль в ее жизни?

– Самую лучшую? Уверен, это преувеличение, но я рад, что ей понравилось.
– Сорен улыбнулся и продолжил рыться в чемодане с игрушками, которые Кингсли хранил под каждой кроватью в доме. – Мне точно понравилось.

– Значит, все это из-за не нарушения своих клятв?

– Секса не было, и я не женился на ней. И не взял у нее денег или отказался подчиняться прямому приказу Папы.

– А как же...
– Кингсли особым образом взмахнул рукой.

– Что же, - ответил Сорен.
– Это, конечно же, я сделал.

– Конечно же.

– Но мы, иезуиты, тверды и готовы отстоять свое, как папская курия, когда поднимается тема мастурбации. Боже, в последнем предложении, как минимум, три каламбура. Совершенно непреднамеренно.

– Хватит шутить. Это серьезно.

– Это несерьезно. Кингсли, успокойся.

– Я совершенно спокоен.

– Ты говоришь глоссолалиями, Кинг. Я слышал французский и английский, и немного испанского, и ты говоришь на них всех одновременно.

– Ты - священник. Иезуитский священник. А я ушел из дома на один час, вернулся и увидел девушку в постэкстазе на моем диване, поедающую клубнику и утверждающую, что мой бывший любовник, который сейчас католический священник, причинил ей самую лучшую боль. Я больше никогда не смогу покинуть свой дом.

– Ты знаешь по собственному опыту, что для всего мира будет лучше, если я буду кого-то избивать на регулярной основе. Я поговорил со своим духовником, и он разрешил мне разбираться с этой стороной себя, пока я не нарушу один из обетов. И вот.

– И вот? Нет, никакого вот. Мы еще не дошли до вот. Ты...
– Кингсли указал на Сорена.
– Ты постоянно в хорошем настроении. И ты говоришь. И ты... милый. Точнее, милее.
– Слово «милый» причиняло боль.
– Ты изменился.

– Кинг...

– Это из-за девушки, не так ли? Королева-Девственница. Я должен был догадаться.

Сорен с подозрением смотрел на него.

– Кингсли, ты…

– Дай мне секунду.
– Кингсли мерил шагами комнату. Голова шла кругом. Что произошло под его крышей? Он запустил руку в карман жакета, достал табак и папиросную бумагу.

– Что ты делаешь?

– Мне нужна сигарета, чтобы успокоить нервы. Они измотаны.

– Ты не вдовствующая герцогиня. У тебя не должно быть измотанных нервов в двадцать восемь, - заметил Сорен.
– И ты не должен курить.

– Мой дом, мои правила. Это дом для курящих. Все должны курить в моем доме. Я не брошу курить, и, если ты останешься здесь, тебе придется начать.
– Кинг быстро скрутил сигарету и облизнул бумагу, чтобы склеить ее.

– Тогда я вернусь в дом священника.

Кингсли щелкнул зажигалкой, зажег сигарету, сделал глубокую затяжку и посмотрел на Сорена.

– Как ты причиняешь самую прекрасную боль кому-то, даже не прикасаясь к нему?

Кингсли снова поднес сигарету к губам.

Он услышал звук щелчка, и сигарета больше не дымилась.

Он долго смотрел на сигарету, затем медленно повернул голову к Сорену, который держал в руке кнут. Сорен непринужденно свернул его.

Зажжённая сигарета.

Щелчок кнута.

Сигарета больше не горит.

Кинг держал в руке окурок, рассеченный надвое.

– Еще вопросы?
– спросил Сорен с высокомерно вздернутой бровью.

Кингсли указал на кнут, указал на свою руку, указал на Сорена...

– Ты можешь научить меня этому?

– Я отвечу на твои вопросы, как только ты ответишь на мои.

Сорен положил кнут на постель и подошел к Кингсли. Он поднял руки к лицу Кингсли и поднял его веки.

– Какие вопросы?
– спросил Кингсли, пытаясь моргнуть.

– Почему ты пахнешь как койка в борделе? Почему у тебя за поясом пистолет? И самый важный, под какой наркотой ты сейчас?

Глава 9

Когда у Кингсли были сомнения, он трахался.

И с тех пор, как Сорен поймал его на употреблении наркотиков, он утопал в сомнениях. А сейчас он утопал в теле Блейз, в идеально превосходном теле. Она совершила ошибку, выглядя слишком привлекательной сегодня, когда остановилась возле его кабинета пожелать доброго утра. Но она не жаловалась, когда он запустил свои руки под ее юбку, и определенно не жаловалась сейчас, оседлав его на большом кожаном кресле.