Король

***

Когда Кингсли проснулся, было пять утра. У него все болело, все тело. Теперь он вспомнил, почему решил прекратить пить. В следующий раз, когда он решит вырубиться у Сорена, он сделает это на диване, а не на полу.

Он вызвал машину, плеснул себе в лицо водой и вызвал рвоту ради принципа. Какой хороший кутеж и без небольшой чистки в довершение. После спровоцированной рвоты и выпитого галлона воды он чувствовал себя человеком, более или менее.

Кингсли нашел Сорена все еще спящим, лежащим на боку, натянув белую простынь на живот. За свою жизнь Кингсли переспал с тысячью людей, и он еще не встречал никого — мужчину или женщину — кто бы превзошел Сорена в чисто физической красоте. Не в состоянии остановить себя, Кингсли заполз на кровать и прижался лицом к шее Сорена. Он вдохнул и в один миг ощутил запах свежего снега в полуночном воздухе, лед на сосновых ветках, застывший и затаившийся мир.

Сорен ущипнул Кинга за нос.

– Я думал, ты спишь, - сказал Кингсли страдальческим гнусавым голосом.

– Я спал, пока какой-то француз не начал обнюхивать мои волосы.
– Сорен отпустил его нос.

– От тебя пахнет снегом.

– У снега нет запаха.

– Словно по всей твоей коже зима.

– Я не доверяю чувственному восприятию человека, который всего пять часов назад думал, что он на лодке.

– Тебе никто никогда не говорил, что ты так пахнешь?

– Элизабет упоминала что-то об этом давным-давно. И кто-то еще. Недавно.

– Кто?

– Элеонор.

Элеонор. Королева-Девственница. Кингсли утешало, что Элеонор чувствует запах зимы на коже Сорена. Каким-то образом это было необыкновенно - Элизабет, Кингсли, Элеонор, трое любили Сорена, трое были или будут его любовниками. Возможно, Сорен был прав насчет этой девушки. Возможно, она была той, о ком они мечтали все эти годы назад. Кингсли опустил голову и поцеловал Сорена в правое плечо. Он целовал Сорена в лопатку, в шею, в затылок, ощущая вкус снега на коже. Кингсли опустился к центру спины Сорена, а пальцы скользили по его ребрам.

– Что ты делаешь, по-твоему?
– поинтересовался Сорен.

– Я пытаюсь выяснить, в чем спит священник, - ответил Кингсли, запуская руку под простыню.

Сорен перехватил его руку и крепко, безжалостно, сдавил ее.

– Этот священник спит в постели.

– Ты сломаешь мне запястье, - заметил Кингсли, ничуть не обеспокоенный такой перспективой. Боль от хватки Сорена отрезвила его, прояснила мысли и разбудила.

Сорен усилил хватку, и Кингсли поморщился. Приятно знать, что Сорен не солгал - волк все еще был там. Сорен не стал менее опасным. Просто Кингсли больше не боялся.

– Сломай, - почти приказал Кингсли.

Хватка Сорена стала еще крепче. Но только слегка, а потом он отпустил.

– Ты не должен был останавливаться, - сказал Кингсли.
– Ты можешь ломать меня сколько угодно.

– У меня могло бы возникнуть искушение поиграть с тобой, если бы у тебя было хоть какое-то чувство самосохранения.

– Самосохранение - удел слабых. Мне нравилось быть уничтоженным тобой.

– Ты помнишь среднюю школу совсем не так, как я, - ответил Сорен.
– В предыдущей школе я убил кое-кого и боялся, что сделаю это снова. А потом появился ты и практически попросил меня убить тебя.

– Я не просил тебя убивать меня, - возразил Кингсли.

– Я умолял.

– И ты удивляешься, почему я предпочитаю играть с людьми, у которых есть пределы.

– Ты знаешь, что скучаешь по мне, - сказал Кингсли, проводя рукой по боку Сорена от лопатки до талии. Он почувствовал, как напрягся каждый мускул на его теле, и Кингсли убрал руку.

– Больно?
– уточнил Кингсли, смущенный внезапным отвращением Сорена.

– Нет, сделай еще раз.

Кингсли осторожно положил руку на спину Сорена и провел ею по его телу.

– Еще?
– спросил Кинг.

– Да.

Кингсли опустился на колени рядом с Сореном и обеими руками массировал его спину от шеи до бедер. Постепенно напряжение спало. У Сорена была прекрасная спина - длинная, подтянутая, с широкими плечами, обтянутая упругими мышцами. Закрыв глаза, Кингсли провел пальцами по позвоночнику Сорена, и тот испустил вздох удовольствия.

– Тебе нравится?
– спросил Кингсли.

– Да.

– Почему ты никогда не заставлял меня делать тебе массаж спины?

– До сих пор я не знал, что он мне нравятся.
– Сорен растянулся на животе и повернул голову на подушке лицом к Кингсли.
– Я всегда боялся прикосновений. И это прекрасно. Кроме рукопожатий, священников никогда не трогают.

Сердце Кингсли сжалось от сочувствия. Иногда он забывал, какой вред нанесло Сорену его детство. Однажды вечером в их школьной хижине Сорен признался ему во всем, что произошло между ним и его сестрой, когда ему было одиннадцать, а ей двенадцать. Неудивительно, что Сорен избегал прикосновений, когда даже простые удовольствия были запятнаны стыдом.

– Но это... это тебя не беспокоит?

– Нет, - ответил Сорен.
– Но держись выше пояса.

Кингсли рассмеялся.

– Да, сэр.

Теперь уже с большей силой и уверенностью Кингсли массировал спину Сорена. Это было почти лучше, чем секс, зная, что он был первым человеком, который так прикоснулся к Сорену. Почти.

– Знаешь, - начал Кингсли, - когда я ездил к твоей подруге Магдалене в Рим, она настояла на том, чтобы предсказать мне судьбу.

– Она и мне рассказала.

– Знаешь, что она сказала?

– Боюсь спрашивать, - ответил Сорен.
– Но уверен, что ты скажешь мне, даже если я не захочу знать.

– Она сказала, что мы с тобой снова будем любовниками.

– Ну, гадалки зарабатывают на жизнь тем, что говорят нам то, что мы хотим услышать, - сказал Сорен язвительным тоном.
– Таким образом, создается вероятность того, что пророчество сбудется из-за его самореализующейся природы. Мы хотим, чтобы это было правдой, и работаем над тем, чтобы это произошло.

– Разве? Что она сказала тебе такого, что ты хотел услышать?

Сорен тяжело выдохнул, и Кингсли почувствовал, как дыхание проходит через грудь и спину Сорена.

– Помимо всего прочего, она сказала мне, что однажды у меня будет сын. Мне пришлось напомнить Магдалене, что обет безбрачия делает это событие маловероятным.

– И что она на это ответила?

– Она сказала, что это произойдет по милости Божьей. Что бы это ни значило.

– Думаю, это значит, что ты тоже хочешь семью.