Королева не любившая розы

Отпустив придворных, Людовик остался наедине с Ришельё, который впоследствии описал их беседу в своих мемуарах. Следуя заранее намеченному плану, кардинал вновь попросил отставку: он уже немолод (ему было 45 лет), слаб здоровьем, да и королева-мать не потерпит его присутствия в Совете. На что Людовик отвечал:

–Я приказываю Вам остаться и по-прежнему заправлять моими делами, поскольку таково моё решение, и оно бесповоротно.

–Но, сир, – слабо возразил Ришельё, – как посмотрят на то, что Ваше Величество оставил меня при себе, хотя меня публично укоряют в неблагодарности к королеве?

–Речь не о королеве, но о заговоре и безграничной власти кое-кого из тех, кто вызвал эту бурю. Я ими займусь.

В конце концов, Людовик сказал, что уважает свою мать, но «более обязан своему государству».

Разговор продлился четыре часа. Затем король начал действовать. Он вызвал к себе министров и статс-секретарей, находившихся в Париже. Получив приглашение прибыть в Версаль, семидесятилетний Марильяк, верный слуга королевы-матери, воспрянул духом. Однако через некоторое время курьер привёз новое распоряжение: поскольку в Версале негде разместиться, ему надлежит остановиться поблизости, в деревушке Глатиньи. Канцлер был неглуп и понял: раз в Версале нет места, значит, оно занято Ришельё. Он допоздна жёг бумаги, которые могли его скомпрометировать, и прибыл в Глатиньи уже поздно ночью.

В ночь на 12 ноября король провёл в Версале заседание Совета – в отсутствие канцлера. Кратко и решительно, в своей привычной манере, Людовик ХIII напомнил, что уже больше года, начиная с пребывания двора в Труа, против кардинала плетутся заговоры. В одной из интриг он обвинил Мишеля де Марильяка. Конечно, его следует уважать за строгую жизнь, благочестие и оказанные услуги, но король более не намерен терпеть его присутствие. Но кто его заменит, если канцлер отправится в изгнание? После обсуждения сошлись на кандидатуре Шатонёфа, который неоднократно исполнял обязанности посла и был креатурой Ришельё. Также король подписал тайный приказ об аресте маршала Луи де Марильяка, брата канцлера.

Но сначала поутру в Глатиньи арестовали канцлера, которого препроводили в Шатоден. В крепости этого города Мишель де Марильяк и скончался в 1632 году. Арест его брата-маршала 23 ноября тоже прошёл без инцидентов. Только после этого о решении короля сообщили Марии Медичи. Причём сын требовал от неё одобрить его действия. Королева-мать не могла поверить своим ушам и хотела немедленно ехать в Версаль, но Людовик уже сам был в пути. Люксембургский дворец мгновенно опустел, а с Марией Медичи случился нервный припадок. Одна лишь Анна Австрийская сохранила присутствие духа. Понимая, что ей придётся снова терпеть преследования, ревность и злобу влюблённого кардинала, она улеглась спать вся в слезах.

С лёгкой руки записного придворного острослова Ботрю, графа де Серрана, 11 ноября 1630 года вошло в историю как День одураченных.

Глава 12

Бегство королевы-матери

Ги Бретон так описывает чувства короля Франции после Дня одураченных:

–Со следующего дня, освободившись от забот, которыми причиняла ему своими надоедливыми жалобами королева-мать, Людовик ХIII мог полностью посвятить себя мадемуазель де Отфор…

Тем не менее, король рано расслабился.

–Ноябрьский переворот, – утверждает Екатерина Глаголева, – был воспринят общественностью как победа «добрых французов» над происпанской партией. Однако этой партии обрубили крылья, но не голову.

Мария Медичи всё ещё состояла в Королевском совете, и Людовик не терял надежды привлечь её на свою сторону. Судя по донесениям итальянских дипломатов, именно через королеву-мать шла утечка важных сведений: испанский двор был в курсе всего, что говорилось в Совете. Тем более, что Анне Австрийской запретили принимать Мирабеля, а настоятельнице Валь-де-Грас было предписано не позволять ей давать аудиенции в монастыре. В то же время, через испанского посла Мадрид и Вена давили на флорентийку, добиваясь отставки Ришельё.

–Мы знаем, что Мирабель явился сюда с недобрыми намерениями, – заявил Людовик венецианскому послу Контарини во время аудиенции. – Я предпринял всё, что мог, чтобы умилостивить королеву, мою мать, но поскольку ничего не мог от неё добиться, то заявил ей, как и всем прочим, что я намерен поддерживать кардинала против всех, ибо его несчастья и мои собственные происходят от испанцев.

(Намёк на Анну Австрийскую?)

Мария Медичи так и не поняла, что давно уже не властна над Людовиком, несмотря на всю сыновнюю почтительность, которую он по-прежнему ей выказывал. Когда 19 ноября мать и сын увиделись в Сен-Жермене, Мария повторила:

–Я больше не желаю видеть Ришельё!

–А я буду стоять за кардинала до самой смерти! – был ответ короля.

Через два дня, принимая делегацию магистратов, он снова повторил:

–Вы знаете, куда завела королеву, мою мать, её враждебность к господину кардиналу. Я уважаю и почитаю матушку, но я намерен помогать и защищать господина кардинала от всех.

Узнав об этом, Мария Медичи взвилась, как ужаленная, и заявила:

–Эти слова моему сыну были подсказаны Ришельё!

Флорентийка всё ещё не осознавала, как больно ранит сына, считая его внушаемым и несамостоятельным да ещё говоря об этом публично. Но если для Людовика теперь было делом чести настоять на своём, то кардинал снова перепугался (или сделал вид) и стал оправдываться перед королевой-матерью, прося её доверенных лиц уверить её, что он здесь ни при чём. Но королева-мать не желала никого слушать.

Ришельё в этот момент как будто снова раскис. Он даже умолял итальянских дипломатов стать его заступником перед Людовиком, вздыхая:

–К чему все эти великие дела, которые я могу совершить для короля и наших друзей; я знаю, что королева меня никогда не простит, поскольку она истолковывает всё, что я делаю, к позору и презрению. Я её знаю: она не умеет прощать…

В отчаянии он обратился к нунцию Баньи, которого только что произвели в кардиналы. Последний отправился к Марии Медичи и, в конце концов, в сочельник ему кое-как удалось примирить её с Ришельё. Королева-мать согласилась видеть кардинала в Совете, однако не желала, чтобы он занимался делами её двора. Изгнав из своего окружения родственников Ришельё, она чуть не осталась вообще без слуг.

30 ноября в Сен-Жермене господин де Ножан, один из кавалеров Анны Австрийской (и тайный сторонник Ришельё), внезапно вошёл в её покои и застал королеву в слезах. Вместе с ней там находились Мария Медичи, испанский посол и Вотье, личный врач королевы-матери.

–Ах, какие прекрасные и утешительные слова можно найти в псалмах Давида! – вытерев слёзы при виде Ножана, сказала Анна. – Мой дух оживает, когда я читаю: «Тот, кто сеет в слезах, пожинает в радости».

Кавалер незамедлительно донёс об этом кардиналу, а тот – королю, добавив, что две королевы и Месье вступили в сговор, чтобы погубить его посредством лживых показаний госпожи дю Фаржи. Последняя, по словам кардинала, была соучастницей всех интриг, направленных, против него.

–Королева послала, – пишет в своём дневнике Ришельё, – за господином Бутилье (заместителем государственного секретаря) сказать, что ей сообщили, будто некоторые лица оказывают плохие услуги мадам дю Фаржи и её намереваются уволить… что до сих пор она сама была жертвой угнетения, но хочет, чтобы я знал, что больше она не будет терпеть такого позорного обращения…

Гастон также посетил кардинала, чтобы заступиться за маркизу дю Фаржи по просьбе королевы. Однако всё было тщетно: убедив самого себя в «испанском заговоре», Людовик ХIII решил прогнать от двора камер-фрау жены, и, вдобавок, личную секретаршу королевы Луизу Берто. Последняя уехала с десятилетней дочерью в Нормандию, где находилось родовое гнездо её покойного мужа. Там Франсуаза Берто в восемнадцать лет вышла замуж за шестидесятилетнего Никола Ланглуа, сеньора де Мотвиль, первого президента нормандского парламента.