Королевство Гаргалот

Он вздохнул еще тяжелее.

– Глерд, мне и легче, когда переберетесь на острова, но и тревожнее почему-то.

– Сейчас главное, – сказал я настойчиво, – уберечь бухту в тайне! Даже своих туда не пускать. Вы же знаете, свои не всегда свои.

Он покачал головой.

– Горькая истина.

– Вот еще, – сказал я с неохотой, – к сожалению, даже после того, как построим целый флот, нельзя выпускать пленных… Как-то об этом не подумал сразу! Но не убивать же…

Он смотрел с сочувствием.

– И что придумали?

– Еще ничего, – признался я. – Голова такая тупая… Разве что всех перевезти на новооткрытый остров? Сперва открыть подходящий, а потом перевести?.. Мне же все равно нужна база не только прятаться, но и ремонтировать корабли, а в идеале – строить еще… Так что лагерь просуществует немножко дольше, ваше величество… Спасибо за вино, ваше величество!

Он кивнул.

– Отдыхайте. Новости, как всегда, самые лучшие. И, уверен, почти нигде особенно не приврали.

Я посмотрел с укором, а он улыбнулся, дескать, короли тоже шутят и не совсем не обязательно при этом рубят головы.

Глава 4

Понсоменера я не застал, наверняка либо с лошадьми, либо осматривается в городе, а Фицрой встретил меня у входа в таверну, веселый, хмельной и уже разодетый ярче, чем самые хвастливые придворные.

Я посмотрел с укором, он сказал независимо:

– Ты чего? Мы же у своих. Что, не свои?

– У тебя везде свои, – сказал я с укором. – Космополит безродный, как Диоген какой… А как же патриотизм, патрио о муэртэ, лучше умереть стоя, чем жить на коленях?.. Хотя это не из этой оперы, но все равно тебе должно быть стыдно… Тебе стыдно?

Он посмотрел на меня абсолютно бесстыжими глазами.

– Ага, еще как!.. Вот прямо даже не знаю как. Видишь, уже вместо глаз ямки?.. Все повыедено! И совесть мучает прям не знаю как.

– Где Понсоменер? – спросил я.

– С Рундельштотом, – ответил он словоохотливо. – Обустраивает мастера, тот все-таки в дороге поиздержался здоровьем. А как ты?

– Насчет поиздержался? – переспросил я.

– Ну да, – подтвердил он. – Какой-то весь озабоченный. Вина дать?

– Заботливый ты, – сказал я. – И прекрасный лекарь. У тебя от всех хворей одно лекарство. Верно? Чаша вина – и все!

Он сказал обидчиво:

– Почему это одно? Если хворь цепкая, то две чаши. А лучше три. Но ты в самом деле нахмуренный. Привести девок?.. Или тебе надо обязательно фрейлин?

Я отмахнулся.

– На моих плечах другая тяжесть, птичка ты моя беззаботно-фрейлинная. Утром выступаем. На рассвете… Ты когда-нибудь выступал на рассвете? Или всегда храпишь до полудня?

Он вытаращил глаза в великом возмущении.

– До полудня?.. С ума сошел! Как можно просыпаться так рано?

– Как наша поклажа? – поинтересовался я. – Не растащат?

Он хохотнул.

– Твои мешки считаются хозяйством мудрого лекаря Рундельштотта, потому никто не удивился, что они под постоянной охраной личной гвардии его величества.

– Ого!.. Спасибо!

– Не за что, – ответил он беспечно. – Это не я, Пэлс Гледжер прислал двух гвардейцев.

– Молодец Пэлс, – сказал я. – Блюдет интересы короля. Люблю работников, которым не нужно постоянно подсказывать, что делать.

Он пожал плечами.

– Все во дворце знают, короля удалось излечить именно ученику Рундельштотта бесценными настойками и отварами его мудрейшего учителя.

– Так уж и все?

– Думаю, все, – уточнил он злорадно. – Здесь с Рундельштоттом носятся больше, чем с тобой, его мелким ученичком. А он все не поймет, почему кланяются и стараются познакомиться!

– Пусть, – сказал я. – Мастер знает очень много, но его знания стохастичны.

– А ты знаешь мало? – спросил он с насмешкой.

Против его ожидания я ответил смиренно:

– Мало. Да и то не моя в том заслуга. Ладно, веселись, но надолго не исчезай. Утром выступаем, помни!

– А ты куда?

– Я весь в делах, – сообщил я. – Как бобер какой. Самый старательный.

Остаток для я в самом деле потратил на беготню по цехам столичных ремесленников, встретился с главами гильдий плотников, каменщиков, оружейников и, что важнее, переговорил с ткачами, разместив громадный заказ на плотное полотно из конопли.

Платил я щедро, благо не из своего кармана, перенаправляю счета в казну. И делаю это без всякого зазрения совести, король сам сказал, что обязан мне жизнью, и потому все, что потребую… вот и требую, и совесть не грызет, я ж не для себя, а для счастья всего человечества, будь оно неладно, тупое такое и косное…

Ночь можно было провести, как и Фицрой, но потеряется мой ореол таинственности и загадочности. Женщины сразу теряют уважение к мужчине, как только он снимает штаны. Не понимают, дуры, что хоть в штанах, хоть без штанов – я все тот же грозный и ужасный, потому лучше не буду переть против их накаркального мышления.

Мы заняли пару комнат в гостинице, Фицрой разместился с Понсоменером, это значит, что Понсоменер его там даже и не видел, а мы с Рундельштоттом, как два то ли колдуна, то ли врачевателя, устроились на довольно приличных кроватях и оба почти сразу провалились в сон, так, говорят, засыпают люди с чистой совестью…

Я часто летаю во сне, всегда это восхитительно, хотя теперь уже не пикирую на любую женщину, лишь бы она с вот такими, иначе не успею, теперь выбираю придирчиво, приземляюсь и успеваю сказать пару слов, прежде чем начинаю процесс, но сегодня что-то грозное и опасное подрезало мне крылья, я пытался взлететь с опасной земли, но рухнул на выжженную почву, в страхе дернулся и проснулся.

В полной темноте проступили две голубые тени, передвигаются одна за другой медленно, осторожно, словно плывут в тумане. Сердце начало стучать чаще, холодок пробежал по хребту и просочился во внутренности.

Холодные рукояти пистолетов раздвинули мои стиснутые кулаки раньше, чем, как мне показалось, я возжелал их ощутить в своих ладонях.

Осторожно повернувшись на бок, я слез и встал в сторонке от постели. Дверь с силой распахнулась, в проеме на миг появилась рослая фигура. В следующее мгновение человек оказался у моего ложа и с силой вонзил кинжал в скомканное одеяло, а потом еще и еще.

Второй вбежал вслед за первым. Я выстрелил сперва в него, затем в моментально развернувшегося от кровати в мою сторону первого. Оба зашатались под ударами пуль, один умер сразу, а второй, которому три пули пробили грудь и живот, оперся на стену и, держа мое лицо ненавидящим взглядом, попытался двинуться на меня с ножом в руке.