Королевы бандитов

– Бандит! Ко мне!

Когда он покорно вернулся, Гита снова его ударила. И даже охнуть не успела от удивления – собачьи челюсти крепко сжались на ее обмотанной наволочкой руке. Сквозь тонкую ткань она почувствовала острые зубы, но пес не собирался ее кусать – он хотел предупредить.

– Хороший мальчик! Это называется «взять», Бандит. Команда «взять». Понимаешь? Взять! – Гита оттолкнула пса и повторяла с ним упражнение, пока за окном не стемнело. В награду Бандит каждый раз получал печенье «Парл-Джи», а в качестве добавки Гита чесала ему пузо. Наконец она размотала порванную в лоскуты наволочку и бросила ее на пол в кухонном закутке, а сама отошла в другой угол комнаты, к своему рабочему столу.

– Взять! – велела она, указав на тряпку. – Бандит, взять!

Бандит двинулся к ней, неуверенно перебирая короткими лапами.

– Нет, Бандит! Туда. Видишь, куда я показываю?

Пес уже обнюхивал ее руку в ожидании печенья.

– Нет, облизать – это не «взять», Бандит. Перестань облизывать мою руку! Туда! Взять! Нет, награды не будет. Плохой мальчик. Очень плохой!

После еще нескольких неудачных попыток ей удалось направить пса к наволочке, лежавшей на полу. Бандит рванул к тряпке со всей яростью, прижав уши и рыча. Гита даже захлопала в ладоши, выражая свое одобрение. Хорошенько встряхнув тряпку один разок, пес нашел проем, влез в наволочку всей тушкой, покружился на месте, устраиваясь поудобнее в этой самодельной постельке, улегся и мгновенно заснул.

Глядя на него, уютно спеленавшего самого себя и довольного, хозяйка пробормотала:

– Мне конец.

13

Гита некоторое время смотрела на знакомую дверь, затем заставила себя сделать шаг вперед на ватных ногах. Руки свело от страха, и пальцы вдавились в мягкую тыкву, которую она взяла с собой в качестве подношения. Ирония всей ситуации раздражала: во второй раз за день она скребется в чужую дверь, выпрашивая капельку внимания и общения в обмен на жухлую, никому не нужную тыкву. Бандита она тоже привела, хотя знала, что ему тут будут рады не больше, чем ей. Оставалось надеяться, что выглядит она не настолько жалко, как себя ощущает. Возможно, сейчас ее прогонят, да еще обругают в спину, чтобы придать ускорение, но у нее не было других вариантов. Гордость, конечно, штука важная, но жизнь важнее. Гита вляпалась в скверную историю, ей нужна была помощь.

– Стой здесь, – велела она Бандиту, и пес послушался, вильнув роскошным хвостом.

Гита, приблизившись к двери, нажала на кнопку звонка – тот разразился восемью нотами какой-то мелодии с металлическими отзвуками.

Дверь открылась, из дома донеслись голоса играющих детей.

– Ты что тут делаешь, Гитабен?

– Мне надо было с тобой повидаться! – выпалила Гита, выставив перед собой тыкву, как букет цветов.

– По-моему, две встречи за день для нас с тобой перебор.

– Поверь мне, я бы не пришла, если бы не обстоятельства чрезвычайной важности.

Салони вздохнула:

– Ладно. Только давай выкладывай побыстрее. – Она окинула взглядом тыкву и закатила глаза. – Можно подумать, у нас в деревне одна тыква на всех и она тут гуляет кругами. – Она вышла из дома на веранду с фонарем на солнечных батареях, висящем в петле на запястье, закрыла двустворчатую дверь, уселась на качели и округлила глаза, когда Гита плюхнулась рядом, вместо того чтобы скромно устроиться на перилах. Чтобы освободить для гостьи место, Салони пришлось изрядно поерзать с недовольным пыхтением. Качели пришли в движение и заскрипели, подстраиваясь под их вес.

Салони была в длинном домашнем платье с короткими рукавами и с цветочным узором. Плечи у нее казались очень белыми и пухлыми. Она регулярно делала эпиляцию, так что кожа на руках была идеально гладкой.

– Ну? – поторопила она Гиту, которая, не решаясь приступить к рассказу, принялась молча теребить мочку уха.

– Фарах пытается меня убить, – выпалила вдруг Гита, подумав, что зря сожгла улики – сейчас можно было бы просто предъявить Салони отравленные самосы, вместо того чтобы выставлять себя сумасшедшей, делая подобные заявления. Она поспешила добавить: – Я знаю, звучит безумно и совершенно неправдоподобно, но если ты меня выслушаешь, то…

– Давай рассказывай, – перебила Салони с таким спокойствием, что Гита разнервничалась еще больше.

– Ты что, не считаешь, что это похоже… на гандо [83] ?

– О, еще как. Стопроцентная мутотень и бредятина. Но речь же о Фарах, так что продолжай.

Однако ответ Салони так озадачил Гиту, что она даже тряхнула головой, словно пыталась привести мысли в порядок.

– Погоди. Ты думаешь, что Фарах… того? – Гита покрутила пальцем у виска.

83

Безумие (сленг гуджарати).

Салони фыркнула:

– У этой женщины глаза отмороженной змеи. Прямо как у Дипти из нашей школы. Помнишь такую? Она всем впаривала, что ее настоящий отец – Анил Капур [84] .

– Да, но мы же тогда были детьми. Дети врут.

– Нет, Гита, довод неверный, поэтому с тобой и случается вечно всякая шняга. Потому что ты ищешь смысл там, где его нет. Дипти несла полную мутотень не потому, что была врушкой, а потому, что искренне в это верила.

– Правда?

84

Анил Капур – популярный индийский актер, звезда Болливуда 1980-х гг.

– О да. Так ты будешь рассказывать или нет? Я не собираюсь сидеть здесь с тобой всю ночь. Завтра Карва-Чаутх, если ты не забыла.

И Гита рассказала, честно описав свою долю вины в смерти Самира, но опустив всю сюжетную линию с Каремом.

– И вот сегодня Фарах положила куски антимоскитной спирали мне в самосы, – закончила она и взглянула в бесстрастное лицо Салони, освещенное слабым светом электрической лампочки под навесом.

– Лень ее одолела, что ли? Тебе так не кажется? Почему она решила отравить тебя точно так же, как мужа?

– Я думаю, это скорее было… ну, знаешь… послание.

– Послание? Мы говорим о Фарах, Гита. Она не просто чокнутая на всю голову, она круглая дура. Двух слов связать не может, у нее от этого мозги дымятся. Она не криминальный авторитет, чтобы отправлять тебе послания.

– Тебя вообще не удивляет то, что я рассказала?

– Еще как удивляет. Поверить не могу, что теперь ты настоящая убийца. – Осуждения в голосе Салони не было – только искреннее восхищение. Вместо слова «убийца» она могла бы тем же тоном произнести «премьер-министр».

Тем не менее Гиту это взбесило. Салони была права, но услышать истину, сорвавшуюся с ее ухоженных губ, было невыносимо.

– Ты тоже убийца! – выпалила Гита.

– Чего-чего? – вскинула брови Салони.

– Не разыгрывай невинность. Уже забыла про Руни?

На лице Салони отразились гнев и чувство вины, губы скривились, исказив красивые черты, и Гита мгновенно узнала эту гримасу. Странно было вот так обнаружить, что за прошедшие шестнадцать лет они обе ничуть не изменились. Зеленые глаза Салони потемнели, но виной тому мог быть слабый отблеск лампочки, болтавшейся под стропилами, потому что невозможно было поверить, что в ней сохранилась та, прежняя сила.