Коронованный наемник

====== Глава 17. Не прощайте должников ======

Уже стало совсем светло, а Леголас все так же неподвижно сидел в кресле, рассеянно постукивая пальцами по обложке рукописи. Он уже дважды ее открывал. Успел даже приметить, что страницы ее гладки, а чернила почти не выцвели, словно, однажды написанная, рукопись ни разу более не открывалась и потому не подверглась разрушительному действию воздуха.

Но читать принцу не удавалось. Мысли разбредались с упорством лошадей, впервые согнанных в общий табун. День был на удивление безветренным, даже ставень, обычно мерно постукивающий в такт симфонии городских звуков, сегодня молчал, и это молчание отчего-то пробуждало в эльфе смутную, плохо объяснимую тревогу.

Прошедшие два дня затворничества, наполненные болью и страхом ускорившегося перевоплощения, изнурили Леголаса. Сегодня боль отступила, да и таинственная Хельга перестала поминутно окликать свою жертву, но облегчение мук принесло только слабость и шум в висках. Пошатываясь, эльф подошел к окну, вглядываясь в зелено-снежный хаос сосновых верхушек за частоколом Тон-Гарта. Эру, как хотелось прочь из этой тюрьмы, из морока, все не желавшего отпускать свою жертву… Как хотелось проснуться в своей просторной спальне в родном замке, где на стенах вперемешку висит оружие, матушкины гобелены и собственные наброски пером и чернилами. Вскочить с кровати, утопая босыми ногами в медвежьей шкуре на холодном полу, и, наспех одевшись, взлететь по крутой винтовой лестнице на сторожевую башню, в сырой полумрак зимнего рассвета, где продрогший Сарн только что сменился с караула. Потом рассказывать ему взахлеб о странном и дурацком сне, где он дрался с оборотнями и едва не стал орком, а Сарн, стягивая перчатки с замерзших рук, будет по своему обыкновению громко хохотать и напоминать другу, что еще вчера пытался удержать его от последней бутылки. После же, спустившись к завтраку, пересказать глупый сон государю… Эта мысль тут же выдернула Леголаса из теплых грез о доме, грубо вышвырнув на поверхность неприглядной реальности. И принц снова ощутил странную тревогу, что каждый раз колоколом отзывалась внутри, стоило ему подумать об обращении за помощью к отцу…

…Пробормотав что-то сквозь зубы, Леголас отвернулся от манящего лесного приволья и вздрогнул. Плащ Сарна, так и не поднятый с пола, на миг неприятно показался лежащим телом убитого. Эльф потер лоб и встряхнул головой – совсем нервы разошлись, словно у девицы перед помолвкой. Решительно подобрав с пола плащ, он набросил его на угол очага и снова опустился в кресло. Все, хватит. Не он ли сам недавно говорил князю – любая болезнь имеет излечение, суметь бы своевременно его найти. Не время горевать, глядя на свое искажающееся отражение в серебряной посуде. У него есть враг, живой, настоящий. И Иниваэль утверждает, что и тайну страшной болезни, свирепствующей в Ирин-Тауре, эта загадочная личность держит в своих недобрых руках. Нужно собраться, быть может, последняя рукопись содержит хоть толику нужных сведений.

Расстегнув обложку и бессознательно стараясь не глядеть на руки, Леголас снова раскрыл дневник. Первые страницы снова были испещрены рисунками и короткими строками с малозначимыми замечаниями. Леголас заметил лишь, что Эрвиг изменился. Ранние рукописи подкупали своей искренностью и даже некоторым простодушием, в них звучал добрый и любящий жизнь человек. Здесь же сухие обрывки фраз безучастно вились по листу, не открывая за собой ни души, ни чувства. На место сельского врачевателя пришел затворник-ученый.

Рисунки тоже более не изображали лиц и пейзажей, лишь точно и детально передавая форму иного древесного листа или схему сечения плоти при операции.

Но вот перевернулась очередная страница, и на желтоватом пергаменте открылась длинная запись, пестрящая кляксами и местами криво сбегающая к полям:

«Эру, отчего ты все никак не простишь меня? Я уже сжился с моим уединением, начал находить в нем отраду, и даже прошлое успело потускнеть в памяти. Отчего же меня не оставят в покое? Сегодня ко мне явился гость. Нежданный, незваный... ненавистный. Как он нашел меня? Зачем нарушил тишину моей поляны своим топотом, зачем опоганил траву своими неказистыми сапогами? Он омерзителен. Он страшен и гадок в своей медвежьей стати, со своими космами и клыками. И он называет себя отцом Локтара… Оказывается, гаденыш так и не подох. Мой друг погиб, чтобы ценой этой купить жалкую жизнь грязной твари. Теперь его отец отравляет мой покой, как прежде отравлял сын. Это чудовище зовут Сармагат…

Кровь настойчиво рвалась на волю, но, запертая стальным жалом наконечника, могла лишь скупо струиться вдоль желобков на древке, пропитывая камзол и плащ. Моргот, он поздно почувствовал прицел… Как можно было так глупо, вскачь нарваться на стрелу, с близкого расстояния легко прошившую кожаную кирасу и издевательски удачно вонзившуюся меж пластин…

От удара о землю ныл затылок, и клинок, висящий за спиной, изуверски впивался в лопатки ребром ножен. Можно было постараться упасть и половчее… Нет, нет… Лежать тихо, не сметь вздохнуть… Стрелок сидел в засаде, а значит, скорее всего должен подойти, чтоб проверить свою работу. Это шанс… Непременно нужно узнать, кто выпустил стрелу…

Это не орк. Орки умеют стрелять в эльфов из засады. Они знают, что те молниеносно реагируют на звон тетивы и обычно успевают уклониться, пока стрела еще в полете, а потому Чернокровые стараются заранее предугадать движение жертвы. Но стрела была пущена неточно, будто неумело, и вошла в плечо, хотя у десятника не было и полсекунды на спасительный рывок в сторону. Ну, где же он?.. Неужели струсит и не приблизится? В голове шумело, камзол стремительно пропитывался кровью. Не потерять бы сознания... Ага, вот он…

Легкие шаги торопливо прошелестели по краю заснеженной тропы, похрустывая ночной наледью на кромке увядшей травы. Вот кто-то опустился на колени, согнулся к самому капюшону. А потом раздался еле слышный, прерывистый шепот:

– Принц… Вы слышите меня? Простите, у меня не было выбора. Ну же, ответьте мне, прошу… Принц?..

Голос дрогнул, оборвавшись. Нетерпеливая рука взялась за край капюшона, откидывая его с лица лежащего эльфа, и вслед раздался сдавленный звук – стрелок понял, что обознался…

…Почему он не отвечает? Отчего лежит, будто и правда убит? Вздор, выстрел был меток… Но стрелок ощутил невольную дрожь тревоги, перехватил лук за изгиб древка, чтоб отбить возможный удар, и откинул смятый капюшон…

Черные волосы разметались по снегу, открывая лицо. Опаленное солнцем, мужественное… чужое. Стрелок всего миг неподвижно стоял на коленях, а потом, судорожно бормотнув проклятие, вцепился в фибулу предательского плаща, словно обвиняя чеканное серебро в подлоге и собираясь требовать у него объяснений. Секунды утекали в лесную тишину, а стрелок все так же стоял на коленях над своей жертвой, прерывисто дыша и почти завороженно глядя на поблескивающую снежинками чернобурку, запасную тетиву, вплетенную в длинные смоляные пряди, алое пятно, медленно расползающееся под левым плечом.

…Шум в висках усиливался, силы ярким багрянцем вытекали на снег. Ну же… повернись так, чтоб я мог открыть глаза, покуда в них не потемнело… А стрелок все стоял, настойчиво шепча что-то невнятное, и Сарн готов был поклясться, что уже слышал этот говор... Где же, где мог он слышать эти характерно мягкие шипящие, чуть странно расставленные акценты, не так, как в вестроне расставляют их эльфы? И вдруг стрелок наклонился ниже, и застывшие от холода пальцы коснулись шеи Сарна. Замерзшая рука не сразу уловила биение артерии под кожей, но вот стрелок отдернул руку, отшатываясь назад: он понял, что жертва жива. Вскочил на ноги, вскинул руку, ослепленный пробившимся сквозь сосновые кроны ярким утренним лучом, заискрившимся на мелких кольцах плотного коифа, покрывавшего голову. И опрометью бросился в лес, не замечая, как дрожат ресницы эльфа, все так же недвижно лежащего на снегу. Откуда-то донесся конский топот, и Сарн, наконец, открыл глаза, переводя дыхание. Плечо успело онеметь, в глазах мелькали светлые точки – давала себя знать кровопотеря. Однако все это было неважно. Десятник не сумел опознать стрелка, успев лишь разглядеть блеск доспеха, но знал, что, несомненно, уже встречал прежде его обладателя.

Раздосадованный неудачей, Сарн оперся правой рукой об утоптанный снег тропы и тяжело встал на ноги. Левая рука почти не слушалась, в плече будто сидел раскаленный вертел, но промокшую от крови ткань камзола уже начало подмораживать, и холодное сукно облегчало боль. Скакун Сарна знал свою службу и, хотя при появлении стрелка тут же скрылся в лесу, убегать и не думал, незамедлительно примчавшись на свист хозяина. Покрепче ухватившись здоровой рукой за припорошенную снежными комьями конскую спину, десятник оттолкнулся от земли, вскочил верхом, встряхивая головой, чтоб отогнать дурноту, и дал коню шенкеля.