Коронованный наемник
Шрифт:
Полчаса спустя, егерь из Тон-Гарта, проезжавший по тропе, не увидел никаких следов разыгравшейся здесь странной драмы, кроме полузанесенного снегом кровавого пятна.
Леголас не мог сосредоточиться. Одолевавшее его с утра беспокойство то гнало принца к окну, где он зачем-то вглядывался в темнеющий до самого горизонта неприветливый лес, то заставляло бессознательно бродить по комнате в путах разрозненных и большей частью бессмысленных размышлений, то вовсе пробуждало опостылевшую до зубовного скрежета, раздражающую головную боль.
Дневник Эрвига лежал на столе, раскрытый на странице, что изображала угрюмое орочье лицо. Рваный шрам во всю щеку, нависающие брови, косматая грива волос, широкий
Неужели и ему предстоит стать таким? После секундного размышления, эльф решительно отогнал не к месту пришедшую мысль и заставил себя вновь взяться за чтение.
« Он назойливей москита. Сармагат является ко мне уже в третий раз за последние восемь месяцев. Я не понимаю, что нужно от меня выродку. К счастью, он мало разговаривает и не засиживается. Не могу не отметить – мерзавец неглуп, отменно знает вестрон и не выглядит столь звероподобной тварью, как некоторые из его соплеменников. Локтар определенно пошел в родителя.
На второй раз я не удержался и довольно резко потребовал объяснить, за каким балрогом орк таскается ко мне. Странно, но Сармагат нимало не рассердился. Лишь покачал головой и объяснил, что обязан мне жизнью Локтара, а так же понимает свою вину в моем изгнании, ибо я пострадал из-за своего милосердия к его сыну. Право, я не сдержался и вылупился на орка, будто сельский дурачок на праздничную сбрую. Орки не способны на порывы угрызений совести. Это не в их природе… Хотя Моргот их знает, на что они способны. Дожив до пятидесяти двух лет, я доподлинно узнал лишь одну истину: я ничего не знаю о душе живого существа, будь она чиста, как горный ручей, или омерзительна, как гниющая лужа требухи».
Снова несколько страниц были посвящены отрывочным научным записям, а затем опять появился загадочный орочий вождь:
«Он не просто приезжает. Во второй свой визит он оставил на крыльце кошель, где лежали двадцать золотых монет. Я сроду не держал в руках таких денег… Но что мне делать с этим золотом? Орочьим поганым золотом, которым мне пытаются оплатить смерть Гвадала. Сармагат никогда не говорит о Гвадале, но я знаю, он помнит о нем. Локтар не мог не упомянуть о роли моего несчастного друга в своей судьбе. Едва ли вождю хочется это обсуждать. А потому мы оба не произносим имени эльфа вслух, хотя подспудно я чувствую, что он всегда незримо присутствует рядом».
Затем шла кромка вырванного листа, а потом записи продолжились:
« Эру мой… Милосердный творец, когда же ты забудешь обо мне? Когда перестанешь глумиться?
Зима так люта в этот год. От мороза в соснах стынет смола, и стволы трескаются со страшным сухим звуком. У меня на исходе припасы, а дичи нет, вся живность попряталась в захоронах от стужи. Дрова тоже скоро иссякнут, хворост в окрестностях я собрал – весь, какой только сумел сыскать под снегом, а стволы сосен будто каменные, топор в моей старой руке не берет их. Бедная моя старушка-лошадь… У меня нет выхода, я должен съездить в Тон-Гарт. В деревнях сейчас ничего не купишь – крестьяне держатся за каждое зернышко, им грозит голод. Как глупо сидеть на куче золота и не иметь даже каравая свежего хлеба…».
Следующий лист был залит чем-то зеленоватым, оставившим полупрозрачные разводы на пергаменте и едва различимые узоры, бездумно разбросанные по листу, будто в рассеянности Эрвиг машинально черкал пером по странице. А потом строки побежали стремительно, криво мечась из стороны в сторону, а в некоторых словах были пропущены буквы. Так человек, не имея сил сдерживать гнетущие его чувства, все же страшится облекать их во фразы и бормочет, глотая слова, спеша выговориться и оставить свой страх позади.
«… Страшно… И больно… Но что боль? Боль – лишь трепет потревоженных нервов. Всего сильней кровоточит душа. Гадко, будто по ней прошли сапогами,
изгвазданными в навозе.Я ездил в Тон-Гарт. Я думал, обо мне уж никто и не помнит… Так и оказалось. Я давно не видел наш старый, прекрасный город. Эру, как дивны его старинные башни, хмурящиеся от непогод! Я был счастлив, войдя в эти ворота, я вспомнил, что она у меня есть, та самая душа, которую сейчас хочется выпустить, будто дурную кровь из гангренозной руки.
На рынке было тихо и почти пусто, такая стоит стужа, но я все же купил провиант, фураж для моей буланой старушки и несколько вязанок дров.
Уже вечерело, когда я собрался уезжать прочь. Они ждали меня прямо за воротами… Четверо…Они совсем юнцы… Они даже не помнят тех дней, они слышали историю о раненном орке со слов родителей… Им нет дела, кто был прав тогда, кто виноват. Им просто хочется позабавиться.
Они били меня… Они даже не злобились, просто с хохотом пинали меня по снегу от одного к другому, осыпая насмешками. Они оставили меня в покое, лишь увидев, что я лишился чувств и перестал веселить их криками. Только этим я могу объяснить то, что остался жив. Они отняли все, что я купил, увели мою лошадь. Я очнулся в ночной тьме, истекающий кровью. Отчего я не замерз, тихо и милосердно? Эру еще не натешился. Он послал мне этого мальчика, Йолафа, княжеского гвардейца. Не знаю, есть ли ему двадцать лет. Но он нашел меня, выйдя ночью в дозор.
Мне не хотелось ничего объяснять, да Йолаф и не настаивал. Он завернул меня в свой плащ и отвез в мою хижину. Там я указал ему, какими снадобьями промыть мои раны и как наложить лубки. Он смышленый паренек… Сначала я молчал. Мне не хотелось излечения. Я был грязен, унижен и жалок, я желал лишь смерти. Но Йолаф невыносимо упрям. Он пригрозил, что все по невежеству перепутает у меня в кладовой и допекал меня расспросами, пока я не начал отвечать… Он уехал лишь утром, нарубив мне дров и оставив кусок хлеба из своей сумы».
Леголас перевернул страницу, невольно улыбаясь, несмотря на тягостное содержание записи. Как странно было видеть в опальном лесном авантюристе, опутанном сотнями противоречивых слухов и легенд, настырного и искреннего в своей отзывчивости юного служаку.
« Сармагат приехал вновь, словно сам Моргот неустанно навлекает его на мой многострадальный порог. Но, всегда сдержанный и угрюмый, сегодня он впервые зол, и я вдруг понял – я доселе не осознавал до конца, что в мою дверь входит орочий вождь, а не просто неприятный мне визитер. Он зол… Сармагат ужасен в гневе… Но гнев его направлен не на меня. Один Эру знает, как проведал он о моих злоключениях. Но Сармагат привез мне еще золота, двух лошадей и целую подводу провизии. И еще что-то… Что-то в окровавленном мешке. Четыре странных, округлых предмета. Сармагат не стал развязывать веревок. Он лишь поднял мешок, висящий у седла, кивнул мне, вскочил на коня и уехал.
Мне еще страшнее, чем было в ту ночь… Страх леденит до костей, но к стыду своему я ощущаю прежде неведомое мне мелочное злорадство. Да, мне страшно. Но отчего-то теперь я просто поверил, что этот странный, вездесущий, чудовищно жестокий орк действительно защищает меня…»
« Сармагат уехал совсем ненадолго. Через три дня он вернулся. Но на сей раз, он приехал не просто справиться о мое здоровье. Он привез странную вещь. Она выглядит, будто самая обычная фляга для эля, обтянута кожей, слегка поцарапана – более неприметной вещицы вы не сыщете ни в одной скобяной лавчонке. Но фляга эта особенная. Сармагат отвинтил пробку и сказал, что если я попаду в затруднительное положение, и мне понадобится его помощь, я должен подуть на горлышко или просто подставить его ветру так, чтоб оно издало гудение. И тогда вождь услышит мой зов хоть за тысячу лиг и придет на подмогу. Наивный чернокровый дурень… Неужели он думает, что я по доброй воле позову его? Но я не стал отказываться. Не знаю, испугался ли я его гнева, или во мне все же живет признательность за ту историю…»