Коронованный наемник

– Вы послали его к Морготу.

– Верно. В ответ же на мою отповедь, орк усмехнулся и сказал, что я еще не знаком с новой княжной. На его зов явился один из его мерзких лакеишек и ввел в зал... Камрин. Принц, это была она… Я сразу узнал ее, хоть и не сразу поверил… Она так изменилась… Кэмми все эти годы была в плену у Сармагата. Он пощадил ее, более того, она вовсе не была измождена или напугана. Я не знал тогда, как Сармагат сумел подчинить ее своему влиянию, но Камрин уже все знала и готова была действовать. Встреча с сестрой потрясла меня, но верить Сармагату я все же не мог и тем более не хотел ему помогать. Опасаясь все же, что он не лжет о недуге Эрсилии, я выставил условие, что заберу княжну в Тон-Гарт до тех пор, пока болезнь не проявится. Если же это произойдет – я выполню все требования Сармагата. Орк лишь усмехнулся и согласился в тот же миг, что, по сути, убедило меня в его правоте. Ту ночь я провел в разговорах с сестрой. Кэмми изменилась… да. Но она все же осталась собой. Она сначала рыдала у меня на плече, потом взахлеб рассказывала о годах плена, потом снова плакала об Эрсилии. Ну а дальше… Я привез княжну в столицу. Месяц она провела в своих покоях, почти не выходя и не принимая никого, кроме меня и отца. Даже слуги не видели ее. Она боялась, что болезнь даст о себе знать, и о ней станет известно в Тон-Гарте. Вероятно, она чувствовала. Потом началось… Бессонница, приступы ярости, затем отметины на лице… – Йолаф болезненно прикусил губу, нахмурился, – да что там говорить… Через две недели после начала обращения я отвез Эрсилию к Сармагату, забрал Камрин и согласился на все условия. Кэмми быстро вошла в свою роль, а в замке объявили, что княжна встала с одра долгой болезни… Я же начал готовить восстание… Поначалу мне не верили, я не раз стоял на грани смерти от рук собственных однополчан. Но я убеждал их, что в княжестве завелась страшная болезнь, она грозит всем, а князь не согласен вести переговоры с орками, которые знают, как бороться с напастью. Не буду вас утомлять… Я изворачивался, подстрекал, рассказывал жуткие подробности о Волчьем безумии, клял князя за преступное бездействие, слабость, уверял, что вдали от его притеснений мы, быть может, сумеем найти причину беды. Затем, словно мне в подмогу, в деревнях там и сям участились случаи хвори, появились разбойничьи банды, начался голод, князь же все туже затягивал узлы, отправляя нас в патрули и приказывая наказывать плетьми на неуплату податей. Одним словом, мне удался замысел Сармагата. Пришел день, когда войска, взбешенные царящими в княжестве тиранией и беззаконием, покинули столицу во главе со мной. С тех пор мы прячемся в пещерах. Несмотря на требования Сармагата, мы пытались хоть немного держать в узде разбойников и мародеров. Когда обращение Эрсилии усугубилось, и она стала неузнаваема, я забрал ее к себе. Она боится орков, я последний, кого она пока еще узнает. Остальное вы знаете…

Леголас слушал этот непростой, местами совершенно неправдоподобный рассказ. И со странной отчетливостью понимал, что за тривиальными фразами, за лишенными всякого красноречия, сухими оборотами зияет целая пропасть боли, сомнений, страданий и мучительной необходимости тяжкого выбора.

– Вам нелегко пришлось, Йолаф, – пробормотал он, сдвигая брови, – но Эру… Я не понимаю… Как можно подменить человека в родном доме? Все в княжестве уверены, что в замке заправляет Эрсилия.

Рыцарь усмехнулся уголками губ:

– Эльфы… Что для вас два года… Вы не представляете себе, Леголас, как этот короткий срок способен изменить юную деву. Как бескрылый гусенок, нелепый, длинношеий, угловатый и трогательный вдруг обращается белым лебедем… В Ирин-Тауре нравы среди придворных дам строги, не чета крестьянству, девицам на выданье не положено часто появляться перед солдатами и гостями, на людях им покрывают голову и плечи, а лицо слишком сильно меняется, взрослея, довольно и серых глаз, чтоб всех вести в заблуждение. То, что Кэмми сейчас часто ходит без покрывала – дань ее статусу незамужней хозяйки замка. Слуги поахали, как изменила княжну разлука, смерть матери и долгая болезнь, тем дело и ограничилось.

– А князь Иниваэль? Не станете ли вы утверждать…

– Конечно, нет… Князь в курсе всей этой канители. Но если я на все готов ради Эрсилии – подумайте, что чувствует князь… На кону не лишь жизнь дочери, но и судьба всего княжества. Поначалу для него это было сущим кошмаром. Он очень сдал в тот страшный месяц. Но потом, к моему удивлению, он нашел в Камрин утешение. Она говорит, что подчас он даже наедине держится с нею совершенно, как с родной дочерью.

Лихолесец почувствовал, как вопросы, словно растревоженные пчелы, гудят в голове:

– Йолаф, как вы узнали меня в этом облике там, в лесу?

Рыцарь пожал широкими плечами:

– Я знал о вашей болезни давно. Кэмми рассказала.

Принц едва не подпрыгнул:

– Так Эрси… Камрин все это время знала, что я вскоре начну обращаться?

– Она догадывалась.

– Почему она не предупредила меня?

– Камрин не было известно, что именно с вами произойдет. Доселе она видела лишь обращение людей. Она долго надеялась, что на вас и вовсе не подействует проклятие Плачущей Хельги, но, когда у вас начались приступы боли, она сказала мне, что вы попали в беду.

Лихолесец прикрыл глаза, пытаясь по-новому соткать из этих новых нитей события первых дней в Ирин-Тауре.

– Значит, вот куда княжна так отважно уезжала, никому не позволяя ее сопровождать. Она ездила на встречи с вами… – Леголас помолчал, а потом с внутренним трепетом спросил:

– Скажите, Йолаф, ради всех Валар, кто такая эта морготова Хельга? Я слышу ее имя сотый раз, но я ни на шаг не приблизился к разгадке ее личности.

Рыцарь вскинул глаза:

– Вы все еще не знаете? Я уверен был, что хоть кто-то успел вас просветить.

– Нет, я ни с кем не говорил о своей болезни, а потому и расспрашивать об этой особе не рисковал. Так кто же она, и как именно ей удается столь страшная волшба?

Йолаф покачал головой:

– О, Эру, Леголас, речь вовсе не о человеке. Плачущей Хельгой называется источник, что протекает в отдаленной части леса к западу от Тон-Гарта. Именно там погибла княгиня и ее свита. Этот источник появился недавно, лет десять назад, после землетрясения. Поначалу его называли Варжьим ручьем, его облюбовали для водопоя хищники. Но прошлой весной, когда случилась вся эта трагедия, в память о княгине его начали называть Плачущей Хельгой. Это название прижилось не везде, но кое-где бытует.

Лихолесец застонал, охватывая ладонями шипастый лоб:

– Валар милосердные, я не мог поверить, что эта мрачная слава связана с покойной княгиней, я выдумал сотни теорий, одна глупее другой, но мне и в голову не приходило, что Хельга – всего лишь название! Но как, скажите на милость, происходит заражение? Погодите… – он вдруг замер, обожженный воспоминанием, – не ручей ли это, бьющий из замшелой, надколотой скалы, окруженный деревьями с мелкими ярко-алыми цветами?

– Верно, – кивнул Йолаф, – я понятия не имею, в чем секрет этого источника. В первые годы вода была безвредна, словно в любой иной реке. И сейчас иногда она еще бывает такой, хотя отчего-то все реже. Я сам, будучи еще подростком, не раз пил из Варжьего ручья. Когда вода чиста, она удивительно хороша на вкус, превосходно бодрит и заживляет раны. Говорят, ею можно лечить премерзкие кожные недуги. Есть даже поверье, что она приносит удачу на охоте, счастье в любви и избавление от бесплодия. Но потом ручей будто прокляли. Поначалу Волчья хворь случалась так редко, что никто и не думал грешить на источник. Потом случаи участились, потом еще... Теперь же его вода стала чудовищным зельем, почти неизменно вызывающим Волчье безумие. Выпитая, она начинает действовать через несколько недель, попавшая в открытые раны – и того быстрее. Чем моложе человек – тем быстрее наступает болезнь. Крестьяне все еще считают Плачущую Хельгу едва ли не священной и отказываются верить, что именно она стала причиной бушующей в княжестве эпидемии. Покойный знахарь Эрвиг знал обо всех свойствах Хельги и рассчитал нечто вроде закономерности этих свойств.

– Я промыл этой водой следы когтей оборотня, – негромко, словно про себя, проговорил Леголас, – а что происходит дальше?

– Человек постепенно превращается в чудовище все более, пока не становится варгом.

– Что?!! – лихолесец вскочил, едва не опрокинув табурет, – варгом?

– Ну да, – рыцарь смотрел на собеседника с отчетливой искрой сочувствия, – вас не удивляло, что ваш скакун так хорошо вас понимает? Вероятно, еще полгода назад он был человеком. Но это ненадолго. Придет время, и человеческий разум в нем окончательно угаснет, оставив лишь некую интуицию, ту, что отличает варгов от обычных волков. Я не знаю, прав ли я, но я не раз задумывался, не так ли в незапамятные времена появились в Средиземье эти животные.

Забыв о кружке, Леголас двумя глотками прикончил остатки вина в бутылке и снова опустился на табурет.

– Варгами… Так что же, под действием того же проклятия эльфы обращаются в орков?

– Клянусь, принц, я не знаю, – Йолаф взволнованно подался вперед, – но Сармагат утверждает, что эта болезнь обратима. Таргис, о котором я упоминал, исцелился от нее.

– Таргис… Таргис… Мне знакомо это имя, – забормотал лихолесец, – да, я помню! Это брат одного из пойманных мною крестьян, он тоже говорил, что его брата спасли от хвори орки! Так значит, все это правда!

– Да, это правда, – рыцарь в свою очередь встал и зашагал из угла в угол, – и у Эрсилии мало времени. Весной обращение завершится… Леголас, – Йолаф обернулся и шагнул к столу, – вы говорили о слепоте. Я так же слеп, как и вы. Я не знаю, в чем замысел Сармагата, чего он добивается, какова его цель. Но что-то в его действиях мне не дает покоя. Что-то подсказывает, что я вижу лишь малую часть картины, ту часть, где запечатлены мои интересы, с помощью которых Сармагат мною управляет. И я уверен – полная картина намного хуже, и грозит намного горшими бедами…