Кошка Белого Графа

Рауд решил, что терпел достаточно.

– Дамы, – он низко склонил голову. – Прошу меня извинить, но я должен переговорить с невестой!

И двинулся прочь, не слушая несущегося вслед кудахтанья.

На ходу сделал знак лакею. Тот услужливо приблизился. Рауд взял бокал с белым вином. Вино было как вода. Пока он пил – судорожно, быстро, на показ – лакей произнес, почти не разжимая губ:

– Вас ожидают в северном тупике Фиалковой галереи.

Рауд со стуком поставил пустой бокал на поднос рядом с перевернутым и решительным шагом направился к выходу. Пусть думают, что у Белого Графа нервы не выдержали и он бежит от позора.

Но что за срочность – прямо во время бала?..

Идти пришлось далеко. Фиалковая галерея, устроенная вдоль восточной стены дворца, была одной из самых уединенных. Здесь часто назначали встречи влюбленные пары, и Рауд не удивился, увидев в конце коридора даму, закутанную в кружевное покрывало. Если сюда забредет посторонний, решит, что у Белого Графа свидание. Дама прятала лицо, однако Рауд узнал госпожу Ламперк, компаньонку супруги министра Кальбера.

Госпожа Ламперк была давним агентом канцлера Соллена.

Дождавшись, когда Рауд подойдет вплотную, она поднялась со скамьи в круглой нише, выстланной фиалками, и заговорила, приглушая голос:

– Тот, кто занимался интересующим вас делом, сегодня найден мертвым. Судя по всему, несчастный случай. Но известное вам лицо в сомнении. Здесь записано то, что погибший успел собрать. Бумага самоуничтожится, читайте скорее!

Она вложила ему в руку скатанный в трубочку листок и, подхватив юбки, торопливо удалилась.

Прежде чем вскрыть послание, Рауд постоял, прислушиваясь. Даже в лучшие дни он почти не чувствовал дворец – противоположные стихии взаимодействуют плохо. Однако присутствие соглядатая в опасной близости уловил бы и сейчас.

К счастью, все было спокойно. Рауд развернул трубочку и вгляделся в мелкие торопливые строки.

Из записки следовало, что Эйлейв Болли много лет занимался морской торговлей. Сам водил суда вокруг всей Оссидены, был своим человеком в прибрежных княжествах. Возил чай и кофе из Южной Земли и пряности с Закатных островов. Рауд задумчиво кивнул: маршруты дальние и опасные, но смелый и ловкий человек мог сделать на них состояние.

Случалось, Болли не видели в Ригонии по нескольку лет. Из одной такой длительной отлучки он привез красавицу-жену и новорожденную дочь. Члены команды, которых удалось разыскать автору записки, уверяли, что капитан выкупил танцовщицу из портового кабака в одном из южных княжеств и женился на ней – уж очень была хороша. Какого она роду-племени, никто сказать не мог. Болли звал жену Чи, а дочери дали эйланское имя Эмелона.

Вскоре Чи заболела и умерла. Дочь была очень на нее похожа, и Болли в малышке души не чаял. Из каждого плавания привозил ей разные диковины, но, когда ему советовали осесть на суше, чтобы быть рядом с девочкой, отмахивался, говоря: «Я родился в море и умру в море». И вдруг семь лет назад он ни с того ни с сего продал оба свои судна, купил виноградники и занялся винной торговлей и разного рода спекуляциями.

Агент Соллена не поленился выяснить обстоятельства и узнал, что полугодом раньше на барк Болли пришел новый карго-мастер – помощник, ведающий учетом грузов. Некий Агмунд Хьяри, ушлый малый с мутным прошлым. Этот Хьяри был наполовину даз, как нетрудно догадаться по его фамилии. Со своими не знался. Но, как у дазской братии водится, приворовывал у хозяина и жульничал с товаром.

Открылось это случайно, где-то на полпути от Закатных островов к Ригонии. Вышел скандал с поножовщиной. Хьяри чуть не зарезал хозяина, за что был высажен на необитаемом острове посреди океана. Ему оставили все, что положено в таких случаях, а сами благополучно вернулись домой.

Члены команды в один голос твердили, что хозяин был доволен и полон планов. А буквально через месяц или два заявил, что с морем покончено.

«И вот что любопытно, – писал агент. – В Кайлане, на родине господина Болли, все уверены, что Агмунд Хьяри был его лучшим другом, чуть ли не побратимом, который погиб по его вине, о чем господин Болли глубоко сожалел. Движимый раскаянием, он поставил над могилой Хьяри, похороненного там же, в Кайлане, роскошный мраморный памятник. При этом моряки, ходившие с господином Болли к Закатным островам, клянутся, что за Хьяри не возвращались и никаких сведений о его судьбе не имеют. У бывшего карго-мастера осталась старуха-мать, и господин Болли пристроил ее кем-то вроде дуэньи к своей дочери».

Агент намеревался собрать все возможные сведения об Агмунде Хьяри и подумывал о вскрытии могилы…

Дочитывая последние строки, Рауд вдруг понял, что он не один. Он скомкал листок в кулаке, ощутив, как тот рассыпается в труху, и быстро обернулся.

– Кошка! Что ты тут делаешь?

Ее мех был облаком лебяжьего пуха в снежных искрах, бирюзовые глаза горели негодованием.

– Давно ты здесь? – уточнил Рауд.

Она сердито мявкнула. Потом приподнялась на задних лапах и повернула голову к узкому кривому оконцу.

– Нет, Кошка, разговаривать мы сейчас не пойдем, прости. Я слишком устал.

Видела ли она госпожу Ламперк? Едва ли. А вот как он читал, наверняка видела. Но пошла следом не для того, чтобы разузнать, куда и зачем он сбежал. И сердилась не из-за таинственной записки.

– Если тебя беспокоит видение… Что бы там ни было, не принимай его близко к сердцу. Это не пророчество, всего лишь придворная игра на Ночь Всех Богов.

Кошка, сидящая на задних лапах, выглядела забавно, и Рауд против воли улыбнулся.

Пушистая красавица издала возмущенное «фррхх».

Она отлично понимала, что он пытается уклониться от ответа.

Рауд присел на корточки и взял ее за передние лапы, будто за руки, погладил шелковистую шерсть и горячие шершавые подушечки. Ее зрачки расширились, вспыхнув неисчислимыми вопросами.

Рауд покачал головой:

– Я предупреждал, Кошка. Мне еще придется делать вещи, которые тебе не понравятся. Так надо. Не спрашивай.

В кожу сейчас же впились острые коготки и замерли. Глаза, яркие, как лучезары, смотрели требовательно и непримиримо. Рауд видел в них отражение других глаз – синих, опушенных ресницами цвета темного меда, и ему вдруг захотелось рассказать то, о чем, кроме Альрика и членов семьи, знал только Варди Соллен.

– Когда я в который раз пришел просить за брата, – заговорил он, – Альрик сказал, что позволит Карстену уехать из страны, если я отдам свой дар. Я отказался. Меня учили, что сила, врученная нашему роду, дороже кровных уз и семейного долга. Нас всех этому учат. Мой отец, будучи в расцвете сил, уступил свое место мне, желторотому юнцу, потому что в противном случае дар был бы утрачен. Так сказала ему богиня. Еще она сказала, что если он не уйдет, то потеряет сына… Я надеялся, что Альрик не посмеет изувечить Карстена. Но он запер семнадцатилетнего мальчишку в подземелье с висельниками. Наша мать…

Рауд замолчал, вспомнив, как графиня Даниш-Фрост швыряла ему в лицо яростные слова, как хлестала по щекам, и от этих пощечин осыпался лед, сковывавший его изнутри.

– Словом, я понял, что едва не совершил самую страшную ошибку в жизни. Я вернулся в столицу, пришел к Альрику и сказал, что согласен. В наказание за строптивость он взял с меня слово однажды исполнить его просьбу. Помнишь – сослужи службу, потом скажу какую?

В тот момент Рауд думал, что король сошел с ума. О таком просят только боги, да и то в сказках.