Кот, сова и куча зелий

Так. Надо встать.

Я зашевелилась, пытаясь освободиться из рук Джеймса, и зельевар проснулся. Несколько мгновений он спокойно лежал, наслаждаясь минутами тепла и расслабленной сонной нежности, а потом встрепенулся, и мы оба сели на кровати.

Покосившись в сторону Джеймса, я поняла, что ему почти так же неловко, как и мне. Наверно, от того, что он вспомнил свои речи. И от того, что мы всю ночь проспали в обнимку.

– Доброе утро, – пробормотала я. – Что случилось?

Надо сделать вид, что ничего не помню. Попробовать справиться с внутренним неудобством – иначе от потока чувств я снова приму теневой облик.

У Джеймса были сильные и в то же время очень осторожные руки. Ночью сквозь сон я улавливала гулкое биение его сердца, и это было приятным. Успокаивающим.

– Ты приняла теневой облик в лаборатории. Там сейчас настаивается зелье покорности, так что у нас выходной. Помнишь?

Да все я помнила. И чем больше вспоминала, тем сильнее краснела.

– Все как будто в тумане, – ответила я. – Кажется, я тебя клюнула.

– Было дело, – улыбнулся Джеймс. – Мы еще собирались пойти ловить полевок. Ты была очень ими заинтересована.

Было дело. Эти полевки меня так и заманивали. И это плохо. В теневом облике я чувствовала себя очень уверенно и гармонично, я забыла, что на самом-то деле человек, а не птица – значит, погружение в тень крайне сильное.

И я могу не вернуться из него. А Ширан не хочет снимать свое проклятие.

– Надо мне как-нибудь обратиться и разнести половину лаборатории, – печально сказала я. – С птицы спрос невелик. А вот Ширан поймет, что лучше избавить меня от проклятия, пока я, например, не искупалась в лунном зелье.

Лунное зелье варили для невидимости. Оно очень редко получалось правильно из-за капризных ингредиентов, стоило целое состояние, и если бы я нырнула в котел с ним, то Ширан лопнул бы от злости.

– Ему невыгодно, – вздохнул Джеймс. – Если проклятие будет снято, ты сможешь просто уйти отсюда. Ты ведь не рабыня и не пленница.

– Мне можно, например, платить за работу, – предложила я. – Тогда я никуда не уйду.

Джеймс усмехнулся.

– Это было бы слишком просто, – он сделал паузу и добавил: – Прости, если сильно тебя когтил.

Я вздохнула.

– Ты не когтил. Все в порядке. И…

Я замолчала, подбирая правильные слова. Есть вещи, о которых нужно говорить, даже если тебе очень неудобно и неловко. Есть чувства, о которых нельзя молчать – потому что иначе они сгорят у тебя в душе и превратятся в нечто пугающее и больное.

– И ты знаешь, я тоже не хочу тебя потерять, – сказала я. – Ты спасал меня все это время. Меня еще никто не пытался спасать. И мне тоже дышится легче, когда ты рядом.

Стыд снова хлынул румянцем на щеки. Приличная девушка из порядочной семьи не должна такого говорить. Она лишь принимает признания в нежных чувствах, но никогда не признается в них сама.

Но этим утром я вдруг поняла, что во мне живет примерно то же, что и в Джеймсе – когда он рядом, становится легче. Мир не так пугает, мир дает надежду.

Джеймс осторожно сжал мои пальцы и тотчас же выпустил. Над левой рукой снова заструился дымок, а правая была сухой и сильной – но за этой силой было столько нежности и тепла, что даже мысли об этом наполняли душу трепетом и предвкушением чего-то необычного. Неожиданного.

Предчувствием приключения на всю жизнь.

– Не думал, что ты все это запомнишь, – сказал Джеймс, и я вдруг похолодела: что, если сейчас он скажет, что его слова были просто болтовней, чтобы успокоить меня и вынуть из теневого облика? Что, если он просто говорил, не думая, то, что любая девушка хотела бы услышать?

– Я не забываю, что слышу в теневом облике.

– Вот и хорошо, – улыбнулся Джеймс. – Честно говоря, я не думал, что буду говорить настолько искренне. Причем, с совой. Ты такая строгая, когда сова.

Ну еще бы. Синская болотная одна из самых суровых сов. У нее и вид-то такой, словно она специально создана для того, чтобы пугать нерадивых учеников.

– Знаешь, что? – сказала я. – Давай ты это повторишь мне потом, когда все закончится. Когда мы оба будем свободны. Потому что…

Я не договорила. Джеймс осторожно поднес указательный палец к моим губам, приказывая молчать – ну я и замолчала.

– Я и сейчас все это повторю, уважаемая госпожа сова. Когда ты рядом, то в мире все правильно. Когда ты рядом, со мной все хорошо. И я очень рад, что ты тоже чувствуешь нечто похожее.

Кажется, я забыла, как дышать. Питер тоже объяснялся мне в чувствах – но все это было шаблонно, так, как принято. Так, как пишут в книгах, словно девушка желает услышать именно такие слова: вы прекрасны, дорогая, и я люблю вас.

Но за словами должно быть что-то намного глубже и сильнее. Что-то больше любых слов.

То, что сейчас протянулось между нами тонкой красной нитью.

***

На завтрак Персиваль приготовил омлет с овощами, выложил его на тарелки и сообщил:

– На Тивианском полуострове землетрясение. Подозреваю проделки Червозмея.

Джеймс вопросительно посмотрел на голема и поинтересовался:

– Подслушивал?

– И подсматривал, – ответил Персиваль, усаживаясь за стол. – Такова моя работа, все знать заранее. А на морях цунами и шторма. Червозмей готовится усаживаться на кладку и делает гнездо.

– А ты раньше слышал о Червозмее? – спросила я.

Все эти разговоры о чудовищах и приключениях помогали отвлечься и отодвинуть в сторону размышления о чувствах. Потому что чувства вроде влюбленности и дружбы делают тебя слабым – а слабость нам сейчас не нужна.

– Я его даже видел, – тоном бывалого заговорщика произнес Персиваль. – Вернее, я думаю, что это был Червозмей. Темная громадина, которая рассыпала горы, словно груду мусора.

Джеймс посмотрел так, словно хотел сказать, что Персиваль, мягко говоря, привирает.

– Может, это был горнолом? – предположила я. – Где это вообще случилось?

– Горноломы меньше, и у них золотая чешуя, – снисходительно ответил голем. – Это было во время землетрясения в Гуаруанди. Тогда я чуть не раскололся на части. Но все же уцелел.

Джеймс нахмурился.

– Позапрошлый век. Землетрясение вскрыло золотую жилу в Гуаруанди, королевство разбогатело.

– Тогда говорили, что Червозмей это не порождение тьмы, а доброе существо, – произнес Персиваль. – Он никому не хочет зла, не убивает людей и питается только гнилохвостами.