Красноармеец Горшечников

Вот и сейчас она что-то шила, временами, давая глазам отдых, откладывала работу и глядела в сад. Лицом она смахивала на болонку: круглолицая, кудрявая, с вздёрнутым носом и карими глазами навыкате.

– День добрый, Пассионария Поликарповна, - поздоровался Улизин.

– Здравствуйте, Роман Аркадьевич.

Ромка крякнул и покосился на Гарьку: манера барышни Попорыкиной величать его по имени-отчеству ужасно ему импонировала.

– Не скажете ли вашему товарищу, чтоб стряпал с наветренной стороны? Уж очень пахнет.

– Скажем, - весело пообещал Ромка.

Храпов успел поставить кашу на рыбьих головах для огромного дворового пса, которого нежно полюбил.

– Не хотите кашки?
– радушно предложил он подошедшим друзьям.

Те в один голос отказались. Повар из Храпова был никудышный.

К ночи заглянул Фильченко, принёс завёрнутую в шкуру баранью ногу. Олёна велела Храпову выдраить казан и завела кулеш. Запасливый Хмуров предоставил кашевару шматок копчёного сала и луковицу с небольшую тыкву величиной. Пришёл Новил Долгодумов с подругой, тихой комсомолкой Ганной. Ромка нетерпеливо постукивал по голенищу ложкой, вылитой из головки шрапнельного снаряда. Храпов вдыхал аромат кулеша так, что шевелились ветки акации.

Свежий ветер с моря, напоенный солью и горьким ароматом чабреца, сдул жару; Млечный Путь сияющим мостом протянулся по тёмному небу.

– Я бы тут жить остался, - сказал Гарька.

Георгина молча смотрела в сторону соседнего дома, туда, где патефон Делакуров играл модный фокстрот.

* * *

Кусачее, с утра на всех сердитое солнце разбудило Гарьку спозаранку. Он помахал руками, исполняя данный себе зарок - каждое утро делать гимнастику. Выглянул в окно. Ромка, поднимавшийся по-крестьянски, с петухами, успел напоить лошадей - свою и Гарькину - и задать им корму.

– Новенький заходил, который Шнобцев, - сказал он.
– Говорит, жалованье дают, во Дворце труда. Пойдём?

– Только комиссара в известность поставим, - согласился Гарька.

Север брился перед зеркалом в пышной золочёной раме. Скосив глаз на Гарьку, он спросил:

– Чего тебе?

– Разрешите отлучиться до Дворца труда? Жалованье дают.

– Иди.

В окошке второго этажа Флора Делакур расчёсывала волосы.

«Как Лорелея», - мечтательно подумал Гарька.

– Здравствуйте, Горшечников.

– Здра… а… вя… - Гарька залился румянцем и выбежал на улицу.

– Ну что я за человек такой неудачный?
– сказал он Ромке уныло.
– Вон Серафим - должно быть, ни разу в жизни не покраснел. А мне проще на пулемёт кинуться, чем девушке «Здрасте» сказать…

– Это у тебя от малого опыта. Долгодумов, и тот себе зазнобу завёл, а ты всё ходишь как чумной, - укорил его друг.
– Мечтательности в тебе много и гимназического воспитания.

Гарька только вздохнул: возразить ему было нечего.

– А Георгина где?
– спохватился он.
– Надо её позвать.

Георгина, умытая, с чистыми румяными щеками (конопушки потускнели под бронзовым загаром), помогала Олёне с завтраком.

– Ступайте вместе, - сказала Максимова.
– Я позже приду.

Воздух уже раскалился, но был ещё чист, не висела в нём белая душная пыль - цементный завод давно остановился. В карманах рабочих было так же чисто. В иных местах вечером даже красноармейцы не выходили в одиночку: зарезать могли за горсть махорки. Впрочем, в последние месяцы стало поспокойней: чоновцы не давали разбойникам спуску. Вот и сейчас прошёл патруль; командир с ромбом на вороте - длинноусый, горбоносый - подмигнул Георгине:

– Э, красивый товарищ, замуж идёшь?

– Нам без надобности, - ответила Георгина, зардевшись.

После встретили уличное шествие: в огромной калоше белое воинство уплывало от новороссийских берегов; гигантский, выпиленный из фанеры красноармеец подгонял беглецов ударами штыка; наяривал оркестр.

– Мейерхольд * 5, - Георгина показала на человека в кожаной тужурке, возглавлявшего шествие.
– Он создаст новый, революционный театр…

– Я театров не выношу, - сказал Ромка.
– Цирк - другое дело.

К бетонной стене, отделяющей набережную от железнодорожной территории, приткнулся броневик. Крестьяне неловко объезжали его на своих телегах, ругались на чём свет стоит, не боясь направленных на мостовую пулемётов. Человек в кожаной тужурке, сидевший на броневике свесив ноги, лениво отругивался.

– Тоже за жалованьем приехали, - сказал Гарька.

У высокой лестницы толпились бойцы из разных отрядов. Гарька вытянул шею, высматривая своих, и встретился взглядом с незнакомой девушкой. Волосы её были удивительного колера: ярко-розовые. Ромка с Гарькой раскрыли рты глядя на эдакое чудо, вежливая Георгина попыталась спрятать любопытство.

– Вас мои волосы удивляют?
– спросила девушка, не чинясь.
– Да вы не смущайтесь. Все смотрят. Краска «Элеганс» - обещали «чудесный каштановый отлив», а вышло вон как.

– С такой причёской вас точно приметят, - засмеялся Гарька.

– И я так думаю, - весело согласилась девушка.
– Я Нимфадорова Антонина, завженотдела комсомольской ячейки. Лара Рождественская * 6 сильно ругалась, когда я выкрасилась. Говорит, что такие вещи недостойны комсомолки. А я считаю, что и комсомолке незазорно быть красивой, верно ведь?

– А как вас по отчеству величать?
– осведомился Ромка.

– Не надо по отчеству!
– Нимфадорова даже рассердилась.
– И «выкать» тоже ни к чему. Зовите меня товарищ Тонька, меня все так зовут. Вы по делу?

– За жалованьем, - сказал Гарька.

– Вам в бухгалтерию, только сначала узнайте, когда вам будут выдавать. Могу проводить.

– Пожалуйста, - сказала Георгина, улыбаясь.

– Тогда вперёд.
– Товарищ Тонька поглядела на пеньки, нелепо торчавшие возле самого здания, на бывших клумбах.
– Тут когда-то каштаны цвели, всё срубили на дрова. Ничего, насадим новые - лучше прежних.

* * *

В коридорах было многолюдно и шумно: красноармейцы, матросы, крестьяне, женщины с усталыми, голодными глазами. От табачного дыма воздух был мутный. Рокотали голоса и смех, трещали ундервуды. Два комсомольца тащили письменный стол. На повороте из стола выпал ящик, приземлился на ногу в рваном опорке.

– Ах ты ж… - выразился носильщик некомсомольским словом.

Гарька взглянул на плакат («Товарищ Ленин очищает Землю от нечисти») и полез в карман за кисетом. Сбоку от плаката висел призыв: «Не курить!», однако все курили.