Красноармеец Горшечников
Шрифт:
– Напугали вы её, - Горшечников забрал книжку.
«Хорошо, не пьяные», - подумал он с радостью.
– Где ты пропадал?
– налетела на него Георгина.
– Спасал деву от драконов, - загадочно ответил Гарька.
– От жандармов, что ли?
– удивился Ромка.
– Наоборот.
На квартире Гарька дождался, когда барышня Попорыкина отправилась за пайкой, и прошмыгнул в её комнату, к большому зеркалу. Внимательно рассмотрев себя с головы до ног, он вынул из коробочки орден, приколол его к гимнастёрке и подмигнул себе в зеркале. Затянул ремень ещё на одну дырочку. Выкатил
«У Ромки гуталин есть, и щётка, - вспомнил он.
– Надо начистить, чтоб сияли».
Он тихонько приотворил дверь, высунулся - и столкнулся с Георгиной.
– Ты чего тут?
– опешила та.
– Тсс!
– Гарька взял её за руку и втолкнул в комнату.
К его счастью, Олёны там не оказалось.
– Что с тобой?
– встревожилась Георгина.
– Погоди, - Гарька подвинул себе стул, сел. Озадаченная подруга примостилась на кровати.
– Георгина, ты мне нужна как женщина.
– Что?!
– Скажи, с женской точки зрения я… э… я… в общем, можно ли меня, к примеру, полюбить?
– Если к примеру, то, конечно, можно, - заверила его Георгина.
– К чему такой вопрос?
– Предположим, мне понравилась одна девушка…
– Поздравляю, Горшечников!
– обрадовалась Георгина.
– Давно пора.
– Но она от меня убежала. Это от чего может быть?
– От скромности, - сказала Георгина, подумав.
– Да? Как же я теперь её найду, интересно? А если она опять от меня убежит? Может, мне себя украсить чем-нибудь… вот я и орден надел, а всё равно не то.
– Для начала причешись, - посоветовала Георгина.
– На время не стоит труда, а вечно причёсанным быть невозможно, - отмахнулся Гарька.
– По мне, ты и так хорош. Найдутся желающие, не сомневайся.
– Мне других желающих не надо.
Погрустнев, Гарька ушёл к себе, лёг на койку и незаметно уснул. Пробудился от ромкиного храпа. Стемнело. Тускло горел копотный язычок пламени в керосиновой лампе. Гарька погасил его и уселся на подоконник. Небо сплошь переливалось крупными, мерцающими, будто шевелящимися звёздами. Струйки ветра обтекали разгоряченное лицо.
В соседнем доме снова играл патефон.
– О, Пассионария!
– страстно прошептали сверху.
– Какая чудная ночь! А я - я одна!
– Ступайте в постель, мама.
Гарька вздохнул и лёг спать.
* * *
С утра комиссар собрал всех в гостиной дома Делакуров, временно превратившейся в штаб-квартиру.
– Вот что, товарищи, - сказал он.
– Свободного времени у вас сейчас много; чтоб не было безобразий, Шмелёв предложил организовать для бойцов занятия в партшколе. Прошу любить и жаловать - Филипп Филиппович Ситник, преподаёт политическую экономию.
– Невысокий, удивительно румяный и необыкновенно усатый человек поднялся из кресла и отвесил старорежимный поклон. Красноармейцы нестройно поздоровались.
– Филипп Филиппович - давний друг Шмелёва и по старому знакомству согласился взять вас под своё крыло. Через час - урок политграмоты проведёт товарищ Златоверхов. Филипп Филиппович вас проводит.
– Здесь недалеко, на Мефодиевке, - Ситник легко, как трясогузка, побежал к дверям.
– Пешком доберёмся
Красноармейцы, радуясь неожиданному развлечению, гурьбой повалили за ним, только Храпов мялся в нерешительности:
– И мне идти не то?
– Тебе особенно, - подтвердил комиссар.
– В нашем отряде не должно быть отстающих.
Храпов понуро побрёл к двери. К науке он относился с благоговейным трепетом и предпочитал лишний раз не касаться этого священного предмета. Гарька с Георгиной задержались, ожидая, пока он пройдёт: лестницы в доме были узкие. Едва Храпов вышел, впорхнула Флора, воздушная, в лёгком платье.
– Ах, Ксаверий Северьянович… доброе утро, Горшечников, и вам доброе утро, простите, забыла, как ваше имя - Лилия?
– Георгина, - подсказал Гарька, млея от лучистого взора лазурных глаз.
– Да-да, помню - что-то цветочное… Ксаверий Северьянович, вечером у нашей бригады выступление.
– Простите, Флора Гавриловна, - комиссар не поднимал глаз от разложенных по столу бумаг, - не до концертов.
– Как жаль… Может быть, вы сможете меня проводить? Папа опять занят вечером. Я боюсь выходить одна.
– Делакур скромно опустила ресницы.
– Право, не знаю, для чего вам моя помощь, когда товарищ Чернецкий при вас неотлучно.
– Серафим Орестович, должно быть, ужасно от меня устал, потому я не стала его просить, - проговорила Флора, мило грассируя.
Север поднял глаза. Его мрачная носатая физиономия просияла. Георгина скрипнула зубами.
– Вы всё работаете, - сказала она.
– Вся в трудах. Велик ли нынче доход от вашего ремесла?
– Зависит от ангажемента, - Флора очаровательно улыбнулась.
– Музыку любят все.
– Вы ещё и песни при этом поёте… Наверное, клиенты ценят.
– А тебе, Грамматикова, требуется особое приглашение?
– проговорил комиссар неприятным, скрипучим голосом.
– Или тебя, как царя Соломона, горний дух наделил всеохватной премудростью? Имей в виду: коммунисту научный атеизм не в пример нужней ненаучного акмеизма.
Георгина сменилась в лице. Прежде, чем её разнесло на сотню маленьких георгинчиков, Горшечников за рукав вытянул подругу на площадку.
Всю дорогу до партшколы Гарька с Ромкой пытались развлекать Георгину, но та угрюмо отмалчивалась. Наконец Горшечников бросил бесполезное дело и заговорил с одним из чоновцев, тоже направлявшимся на лекцию.
– Соблюдайте осторожность по вечерам, - предупредил тот.
– Сегодня ночью убили нашего товарища. Шёл с дежурства, да так домой и не добрался. Нашли, когда рассвело: бандиты перерезали ему горло, а на стене над телом его же кровью написали: «Смерть коммунякам!»
– Сволочи, - сказал Ромка тихо.
– Нужен беспощадный террор… - От гнева у Гарьки потемнело в глазах.
– Будет, - уронил чоновец.
В зале бывшей гимназии было ужасно душно: почти все дымили «козьими ножками». У многих между колен стояли винтовки. Облезлые стены украшали плакаты. На одном мужик с завязанными глазами шагает в пропасть. «Безграмотный - тот же слепой. Всюду его ждут неудачи и несчастья».
На мужика с усмешкой смотрел Чехов, каким-то чудом спасшийся от выноса руками революционных декораторов.