Кровь боярина Кучки

–  Мне впору перед тобой на колени стать, парень, - заявил северский властелин, едва они остались одни.

Род не знал, что и делать, когда кутырь в самом деле стал на колени, обхватил ноги юноши, опасаясь касаться перевязанных рук, и жалобно возопил:

–  Прости, Родиславушка, своего государя. Кабы знал да ведал о ваших делах с берендейским княжичем, разве приказал бы казнить его, разве бы бросил тебя в поруб?

–  Ты даже не выслушал меня, княже, - напомнил Род.

Святослав Ольгович, не названный государем, заметил это и погрустнел.

–  Ныне скорблю о твоих страданиях, - с трудом поднимался он, взгромождаясь на лавку.

– Не токмо телесных, а и душевных.

–  В порубе страдало тело моё, - сказал юноша, - Душа пребывала на воле.

–  Телесные язвы целятся легче душевных, - попытался утешить князь.

–  Правда твоя, - согласился Род и переменил разговор: - Слышно, ты с дружиной покидаешь свой город?

–  Иного мне не дано, - гулко вздохнул кутырь.
– В ветхих стенах не отсидеться. Не о себе промышляю. Пекусь о княгине и детях да о свояченице с братней семьёй. Вестоноша донёс: брат принял схиму в Киеве.
– Ольгович отвернул исказившееся лицо.

–  Стало быть, Изяслав Киевский освободил князя Игоря из тесного заточения, как и ты меня?
– облегчённо отметил Род.

Брат, из последних сил защищавший брата, не принял такого сопоставления:

–  Ты будешь жить, беспокойный ведалец! А тот бедный узник, посхимленный, разве будет жить?

Род не откликнулся на слова кутыря.

–  Когда его из поруба принесли в келью, брат восемь дней пролежал, как мёртвый, - продолжил Святослав Ольгович.
– Лишь посхимленный святителем Евфимием в обители святого Феодора выздоровел.

Радоваться ли мне за отринутого от мира? Будет ли он жить? Что молчишь?

–  Не вопрошай меня, княже!
– взмолился ведалец.
– Заклинаю: не вопрошай про жизнь брата.

Сочтя, что речь шла про мирскую жизнь Игоря, Святослав изрёк:

–  То-то!
– и тяжело поднялся.
– Послезавтра уходим. Поспеши выздоравливать.

–  Ужель думаешь избежать битвы, государь?
– спросил Род.

Князь потеплел, услышав, что юноша вернулся к прежнему обращению, и мягко ответил:

–  Отдаю себя и вас всех в Божьи руки.

–  Надейся на высший промысел. Однако же в первой битве береги левое предплечье, - посоветовал Род.

Святослав Ольгович погрозил ему пальцем:

–  Я тебе напророчу!

С его уходом затих говор за дверьми в избе.

Вошла Маврица:

–  Из-за вельмож позадержались с вечерей. Встанешь или поешь, не сходя с одра?

–  Встану, не торопясь. Позови Олуферя, - попросил Род, - Пособоруем семейно.

Чуть-чуть спустя лабазник с женой рядком уселись на лавку, вопросительно глядя на него.

–  Благодетели, - ласково поглядел на них постоялец, - Пришла тяжкая пора. Надобно вам немедля продать имение и покинуть город. Тут наступит ад и скрежет зубов. Черниговскими хапайлами [313] Новгород-Северский будет взят на щит. Людей ждут насилия и убийства, имение - крадва и огонь.

–  Куда ж мы пойдём, боярин?
– ужаснулся Олуферь.
– С гривнами да кунами вместо жизни!

–  Нас обезденежит первый встречный, - всплакнула Маврица.

–  Олуферя возьму оружничим, - пообещал Род.
– А тебя, Маврица, - кашеварить в обоз. Моя обережь станет вашей.

[313] ХАПАЙЛА - обирала, грабитель.

За столом хозяин с хозяйкой во все корки ругали князя, бросавшего город на произвол судьбы, и чествовали Рода, как милостивца. После вечери лабазник отправился превращать в гривны нажитое добро. К соседкам с тем же пошла и Маврица.

Род, лёжа на одре, думал горькую думу. Мысли являлись темными незнакомцами, то ли правдивыми, то ли лживыми. И не на ком было проверить их. Выздоровевший Итларь жил теперь вблизи княжого дворца в терему, отведённом половецким начальникам. Ох, этот надрывающий душу Итларь с близкой смертью в глазах!

12

Луна не солнце: белый свет обернулся синим. Но все видать. Деревня смотрит черными лицами из снежных шапок и воротников. У изб по-кошачьи светятся глаза.

–  Эгей!
– богатырским стуком сотряс сонную оконницу нетерпеливый Иван Берладник, - Как зовут эту деревню?

Оконница поднялась. Трясущаяся борода ответила:

–  Межемостье.

Дружинники и ополченцы уже растекались по дворам. Род, муромчанин Владимир и Берладник выбрали себе самый дальний двор, стоящий наособину. Решили: чем дальше от общей суеты, тем спокойнее.

–  Истинно Межемостье, - вздохнул Владимир.
– Мы сейчас как бы меж двух мостов. За одним - Новгород-Северский, отданный на поток [314] Давыдовичам. За другим… один Бог знает, что за другим.

–  Почитай, половина бояр в Новгороде осталась, - ворчал Берладник, - Именно те, кто советовал князю покинуть крепость ради его же блага. Их благо с княжеским, стало быть, разошлось.

–  А благо города с княжеским не расходится, - заметил Владимир.
– Разве оставшиеся бояре предотвратят грабежи и убийства?

[314] НА ПОТОК - на расхищение.

–  Надеются оберечь свои домы, - сплюнул на девственный снег Берладник.

–  Бедный Олуферь! Бедная Маврица!
– подал печальный голос Род, - Вижу: оба мертвы. Погарь осталась от их о дворища. Не смогли продать скопленной жизни. Потому не захотели уехать. Не воспользовались моим пособом.

–  Бегство вождя не скроешь!
– жёстко сказал Берладник.
– Кто купит чужое имущество перед всеобщим грабежом?

–  Нажитое нынче гроша ломаного не стоит, - согласился Владимир.

–  Нажитое переходит в награбленное, - уточнил Берладник.

Спешились у ворот, ввели коней сквозь незапертую калитку и увидели странную картину. Посреди двора стоял конь с мешком на морде. На нём задом наперёд сидела девица, держа во рту конский хвост.

–  Что это?
– испугался Род.

–  Тише!
– остановился Владимир.
– У меня ведь из головы вон: завтра - Крещение! Девушка в сочельник гадает: если конь пойдёт к воротам, вскорости возьмут замуж, а ежели двинется к хлеву или амбару, жди замужества до морковкина заговенья.

Берладник, не рассуждая, резанул понукальцем по конскому крупу. Конь прыгнул в сторону. Гадальщица оказалась в сугробе.