Кровь боярина Кучки

Святослав Ольгович замешался в гневе.

–  Я придумал!
– объявил Олег, - Чтоб всем ворам была наука, этих трёх за городской переспой облить водой. Пусть своё дело сделает мороз. Черниговские тати придут и призадумаются: как бы самим не превратиться в ледяных идолов!

Казалось бы, какое дело Роду до пойманных зажитников, трёх черных клобуков? Однако неприятный его сердцу северский княжич стал ещё более противен.

–  Лихо придумано!
– поощрил боярин Пук.

–  Уж больно преизлиха!
– цокнул языком ненастный Иван Гюргич.

–  Волкам да будет волчья смерть, - хихикнул воевода Внезд.

Род, почуяв приближенье бури в душе и теле, спешно встал и вышел из палаты.

Иван Гюргич настиг его на последних ступенях лестницы. Потребовал вернуться, не оказывать свой гнев перед северским властителем так явно. Зачем из-за трёх черных клобуков портить отношения с хозяином? Род не послушал. Иван Гюргич отступился. Осталось сени пересечь и - на крыльцо.

А внутренняя буря все росла. Грудную клетку сдавливал железный обруч. Голова была полна тяжёлой кровью. Губы дрожали.

В пустых сенях лицом к окну стоял Берладник, глядя в непрозрачную слюду.

–  Что с тобой, князь?
– в приливе беспокойства подошёл Род.

–  Ничего со мной, - Рука Ивана Ростиславича дотронулась до руки Рода.
– А что с тобой?

–  Я отчего-то не в себе, - признался Род.

–  Я тоже, - объявил Берладник.
– И знаю отчего. Мучают воспоминания. Как выпью, вспоминаю свой позор.

–  Какой позор?
– смутился Род, не ожидавший от прошлой жизни князя ничего позорного.

Ивану Ростиславичу, должно быть, тяжело было рассказывать, но он угрюмо начал:

–  Князь Галицкий Владимирко лишил меня, племянника, отцовского наследства…

Берладник обернулся на такую словесную новинку и продолжил:

–  Велено мне было жить в Звенигороде. И так меня звенигородцы полюбили!.. Однажды злец Владимирко, чтоб лопнула его ятрёба, как ты выразился, уехал в отдалённую Тисменицу ловить зверей. Народ послал за мной, чтобы вернулся в Галич, стал законным князем. Я согласился.

–  Разумно сделал, - постепенно успокаивался Род.

–  Разумно? Может, и разумно, да не взвешенно, - приговорил Берладник.
– Владимирко тотчас вернулся в гневе, осадил Галич. Мои подданные защищали меня, как свою жизнь. Отчаянно сопротивлялся Галич. Я с дружиной сделал ночную вылазку.

–  Ты храбрый воин!
– отметил Род, помня отзыв суздальского Ивана о Берладнике, что выстоял с ним рядом в бою под Курскими воротами.

–  Храбрый, да несчастный, - уточнил князь, - Владимирковы кмети отрезали меня тогда от городских ворот. Мне б пробиваться к Галичу хоть ценой жизни к своим подданным, оставленным в беде. А я стал пробиваться в другую сторону, к Дунаю. И пробился, ушёл в Киев. Галичане вскорости сдались. Плавали в своей крови. Владимирко не пощадил отчаянных. А меня ему в досаду приветил Всеволод, тогдашний Киевский великий князь. Теперь вот братцу его младшему служу.

–  Так что ж тебя гнетёт?
– Род, думая своё, не мог понять.

–  Меня гнетёт моё предательство, - признался галицкий скиталец.
– Не надо было по народной воле ехать в Галич. А согласился, обязан умереть иль победить, но вместе с галичанами. Вольно ж мне было пробиваться сквозь ряды врагов к презренному спасенью, а не к геройской гибели! Да прожитого не вернёшь. Казнись и кайся.
– Вдруг Берладник обнял Рода и, жарко дыша в ухо, прошептал: - Скажи мне, ведалец, а долго ещё каяться?

Род отшатнулся от него:

–  Иван! Уж от тебя-то я не ждал! Холодный к козням собственной судьбы - и на тебе! Подай ему, провидец, утешенье!

–  Не утешения прошу, - скрипнул зубами князь.

Род пристально взглянул ему в глаза и посоветовал:

–  Берегись яда… в дальнем городе… Не по-нашему там говорят… Мыкайся, а яда берегись. Прости мне эти речи!

–  Пусть всех нас Бог простит, - понурился Иван.

Гулко топоча по лестнице, спустился в сени бодрый отрок:

–  Родислав Гюрятич! Тебя наш государь зовёт откушать за своим столом. Изволь подняться в трапезную.

Мрачный галичанин отпустил руку друга:

–  Что ж, ступай. Мою особу позабыли. Ты же не гордись. Иди.

Когда Род появился в трапезной, два человека обратили к нему взоры - сам Святослав Ольгович во главе стола и Иван Гюргич. Род понял: Гюргич надоумил кутыря позвать его к столу.

–  Благодарю за милость, государь, - подошёл он к Северскому князю.
– А я как раз с Иваном Ростиславичем беседовал в сенях. Он там один остался.

Намёк был слишком явный.

–  Берладник трезв?
– прищурился Ольгович.
– Эй, позовите Ростиславича. Пусть ведает: в моем дворце готовят пищу лучше, чем в корчме.

Когда пришёл и этот приглашённый, пирники уже носили яства.

–  Нам только продержаться!
– приговаривал Ольгович, грызя телячью ногу, - Гюргий поспешает в помощь. Успеет, а?
– обратился он к Ивану Гюргичу.

–  Должен подоспеть, - пообещал Иван.

–  С таким пособником, как Алтунопа, продержимся!
– уверенно сказал Ольгович, поощрительно взглянув на полководца половцев.
– Союзник мой Сантуз оставил Шарукань без лучшего из воевод, придал его мне в помощь, - продолжил он велеречиво.

Хотя Род знал от ханича Итларя, что Сантуз оставил Шарукань без воеводы по наущению Текусы. Княжна не нашла сил простить упрёка Алтунопы за то, что подло поступила с Родом, отправив его в рабство, да ещё придумав истязание в пути. Короче, проявила злобу и коварство, коих свет не видывал. Конечно, удивился Род такой заступе, ведь с Алтунопой у них близкого знакомства не было. Да и теперь воин-половчанин с ним перемолвился двумя словами: «Жив? Хорошо!»

–  Нет, Алтунопа, ты не скромничай, - продолжал тем часом Святослав Ольгович.
– Твои воины умело поймал и черных клобуков, зажитников, короче говоря, воров. Я слышал, хан Кунуй спроворил это дело? Молодец! Хвалю! А вот Итларь, как Илья Муромец, я чаю тридцать лет с тремя годами пролежит на печке. Жаль его! Да жалость - не хвала.

Владимир Святославич Муромский зарделся при суетном упоминании о былинном земляке.

Алтунопа хмуро возразил:

–  Ты не прав, князь. Итларь смог отпугнуть черниговцев от Новгорода-Северского. Он принял главный бой и, раненный, обрёл победу. Поймать воров и осаждающих прогнать - работа разная.

–  Да что ты, что ты, Алтунопа!
– поднял руки Святослав Ольгович - одну с ножом, другую с мясистой костью.

Тут в трапезную неожиданно вошёл Огур Огарыш.

–  Незваный гость хуже печенега, - пробормотал княжич Олег, изобретатель страшных казней.