Кровь в моих жилах

— Не знаю, дедушка.

— Не знает она… Че хотела-то?

— Вдовий мыс знаешь?

— А то ж.

— Мне надо, чтобы к полуночи туда вышел один проклятый или зачарованный медведь. Ой, бер.

— И где я тебе его возьму?

— Он сам найдется. Мне нужно, чтобы ты проложил для него путь от моего дома и до Вдовьего мыса. — Она протянула ему свою перчатку: — это для запаха.

Леший вздохнул, беря её:

— Сделаю, но чет мне подсказывает, что глупая ты, свиристелка.

— Уж какая есть, дедушка.

Глава пятнадцатая Светлане предстоит стать убийцей

Каждое пророчество — сделка со временем. Никто не знает, когда оно рождается: когда произносится или когда воплощается, и что будет, если получивший пророчество, сбежит. С одной стороны, у всех на слуху «Песнь о вещем Олеге», с другой — сколько неизвестных Олегов все же избежали воплощения пророчества? Никто не знает. Пророчество — змея, кусающая себя за хвост, временная петля, которая может разрушиться, если связь произнесенного и воплощенного нарушится, и что произойдет в результате — тоже никто не знает. Избежавшие пророчества о таком не докладывали в магические управы. По кому ударит невоплощенный хвост пророчества? По прошлому или по будущему? Светлана не собиралась рисковать Сашиной судьбой. Она пришла в кромеж — она поговорит с Кошкой, даже если времени будет не хватать. Только сперва все же — отец или мать. Разговор с ними важнее.

Кошка её уже ждал — мгновенно оказался рядом, суровой статуей возмездия замирая перед Светланой:

— Ты не войдешь в Навь. Не сейчас, когда так ослаблена.

Одна его половина растворялась в тьме, вторая плавилась в свете. Наверное, это больно. Впрочем, неважно. Все кромешники — застывшие между мирами. Некрещенные дети, вытравленные, умершие в родах, погибшие, часто еще и вине родителей, откровенно убитые, похороненные под порогом или на проклятом перекрестке. Пару веков назад на Соборе все же решили, что такие дети попадают сразу в рай. Пару веков назад. А до этого? И кто решил? Люди. Что происходит на самом деле с такими детьми, никто точно не знает. А они замирают между мирами. Ни живые, ни мертвые. Они возвращаются игошами, когда в них побеждает тьма. Они возвращаются кромешниками, когда в них побеждает свет.

Светлана твердо сказала:

— Я войду в Навь, чего бы это мне ни стоило. Заодно обещаю — я вернусь оттуда, и мы с тобой поговорим.

Она не успела написать себе на руках: «Вернись!», зато Сашина душа — хороший стимул, чтобы вернуться. Змея пророчества должна укусить себя за хвост.

Кошка вновь повторил:

— Ты не войдешь, Вета. Я не пущу.

Она предложила очевидное — время подумать над словами Матвея у неё было:

— Тогда идем со мной. Будешь моим учителем. Будешь тем, кто выведет меня обратно.

— Необычно.

Светлана пожала плечами, понимая от кого мог подцепить это слово Саша:

— Один хороший человек сказал, что вы именно так учите детей.

Кошка сурово посмотрел на неё — этот взгляд ей был знаком по прежней, запретной жизни:

— Не обольщайся. Мы не люди.

Она устала. Ноги её не держали, а Кошка, кажется, решил стоять до последнего. Светлана зачерпнула тьму и превратила её в кресло, надеясь, что это не сильно богохульно.

— Извини, я присяду — сил стоять нет. И… — Она вздохнула: — на днях моего хорошего друга ранил медведь. Он попал на операционный стол.

Кошка саркастично приподнял бровь.

Светлана отмахнула:

— Ты же понял, кто попал на стол к хирургам. Друг, а не медведь. Ему… Другу, а не медведю, провели полостную операцию. И никто не заподозрил, что они оперируют не человека.

— Веточка, душа нематериальна. Её не рассмотреть на операции.

— Тогда с чего вы решили, что вы не люди? С чего вы решили, что у вас нет души… Убийца тоже теряет душу, совершая тяжкий грех, но его видовая принадлежность не меняется. Он, став зверем, остается человеком.

Кошка вытащил из тьмы стул и тоже сел:

— Это всего лишь словесные игры, Вета. Реальность несколько иная. Мы нечисть, прими это. Вдобавок, если я сейчас вернусь в мир живых, где я уже умер, я вернусь нежитью. Разумной, все еще служащей тебе, но нежитью.

Светлана решилась, откидываясь на спинку кресла — вот же неожиданность, та оказалась твердой и неудобной, как в Сашином кабинете:

— Можно вопрос?

— Задавай. Отвечу на любой. Ты же признала меня своим учителем.

Вот момент, когда временная петля должна замкнуться:

— Если кромешник выгорел…

— То он идиот, не слушающийся своих учителей.

— Почему?

— Потому что мы всегда учим: выгорать нельзя. Не оценят. Развеешься, и вся недолга.

Как-то то, что Светлана слышала на площади, расходилось с тем, что говорил Кошка. Матвею верить хотелось больше. Она заставила себя повторить вопрос:

— И все же, если кромешник выгорел, то что с ним будет дальше?

— Если он выгорел, то переболеет, сгорит в благости и… — Кошка, еще будучи живым, любил делать паузы, чтобы Вета сама искала ответ, чтобы думала, размышляла, только его уроки не пошли ей на пользу. Они научили её обратному: каждый раз сомневаться и гадать, а есть ли другое решение? Более правильное. Более справедливое. Идеальное.

— И…? — она бы сама сказала ответ, но тогда змея не укусит свой хвост.

— Кем, по-твоему, может стать тот, в ком сгорело все нечистое?

— Человеком?

Орать и ругаться на Сашку уже не хотелось. Хотелось одного: узнать, какого черта это неизвестно самим кромешникам?! Потом она вспомнила, что без имени Саша не поймет, что происходит. И она сама не поймет. Она бывает недогадлива.

— Сашка — идиотина, — ласково сказала она. — Он станет человеком.

— Именно. И не смотри так гневно. Кромешник, рискнувший всем ради людей, выгоревший и знающий, что исчезнет в нигде, без права на загробное существование, заслуживает награды. Тебе так не кажется? В твоем кромешнике сгорит все нечистое, и он обретет душу за служение людям…

Она спросила, не слишком надеясь на ответ:

— Почему никто об этом не знает?

— Чтобы отсекать идиотов, специально выгорающих за душу, а ведь такие могут быть — мы нечисть, нам плевать по большей части на принципы и правила. У нас нет совести. Только обеты. Ты не веришь, что мы нечисть, но, Вета, мне нет смысла тебе лгать. Нас по большей части сдерживают обетами. И с твоего Сашки, когда все нечистое сгорит, обеты спадут сами. Он получит полную свободу от кромешников и присмотра за ним. До полного сгорания в благости он все равно кромешник и подчиняется нашим законам.

Она молчала. А что тут сказать? Кромешникам не предоставили свободы выбора, свободы совести, простой свободы. Сдерживают обетами, как свору на поводке, еще и намордник надевают и повторяют: ты зло, ты нечисть… Они так надеются воспитать преданность и взрастить в кромешниках человечность? Бред же… Надо будет Мишке сказать, чтобы разнес все кромешные монастыри по камешкам и дал свободу людям.

Кошка продолжил увещевать:

— Это награда. Понимаешь? Награда за бескорыстие, за бесстрашие, за ожидание исчезновения в мире и смирение с этим.