Кровавый год

— Но прежде организуете у себя всесословные выборы, которые определят дальнейшую судьбу ваших монархий — сохранится ли она в ограниченном виде или ее сменит республика. И примите законы, аналогичные моим, русским. Те, для которых все равно, кто преступник, ответчик или истец — князь, граф, генерал или простой фермер.

Вот тут к стонам клириков присоединились жалобные вопли светских монархов — далеко не все были уверены, что сохранят корону на голове, а принятие конституций казалось актом под названием «серпом по известному месту»!

— Не понял! — нахмурился я. — Вам что-то не по нраву? Хорошо, завтра мои войска займут ваши земли и выгребут из них все подчистую в виде контрибуций и конфискаций. Вы долго после этого сохраните хоть каплю своих богатств, свои дворцы? И свою жизнь?

Князья-выборщики призадумались, в глазах наиболее отпетых все еще сквозило несогласие, но умные тут же сообразили, чем пахнут мои слова. И зачем в углу по моему приказу повесили плакат с изображением гильотины-карнифакса.

— А что будет с Францией и Испанией? — пискнул кто-то из толпы и его поддержал согласный гул. Общее настроение этих прожженных интриганов недвусмысленно свидетельствовало: они не сомневаются в моей победе.

— Судьбу Франции решит народ Франции, а судьбу Испании — народ Испании, — отрубил я и загадочно добавил. — А чтобы им легче думалось, пора выпускать «Кракена».

Курфюрсты недоуменно переглянулись, а я радостно оскалился: им и невдомек, что так Шешковский с моей подачи окрестил операцию по дестабилизации обстановки в самом крепком королевстве Европы. Оно у нас военные секреты ворует, а мы почти два года готовили для него революцию!

* * *

К началу 1776-го года Королевская площадь лишилась многих знаменитых жильцов, перебравшихся в квартал Фобур Сен-Жермен, но не утратила своего шарма (2). Ее по-прежнему украшала бронзовая конная статуя Людовика XIII, а красно-кирпичные особняки с отделкой белым камнем из Вогезских гор получили вторую жизнь, превратившись в доходные дома. Небольшую квартиру на первом этаже у угловой арки занимал скромный шевалье Этьен де Лезюр из графства Артуа.

Он не имел земельной ренты, не был сведущ в коммерции и перебивался переводами технической литературы на оружейную тематику, а также хитрыми поделками из дорогого дерева и стали, вроде изящного ложа пистолета и граненого ствола, которые изготавливал в арендуемой маленькой мастерской на набережной неподалеку от Тюильрийского дворца. Мечтал прославиться как изобретатель ружейного замка нового типа и много над ним работал. Он был частым гостем в салоне Жюли Тальма, влекомый туда как смелостью витавших в нем идей, так и своей влюбленностью в хозяйку. Он боготворил бывшую танцовщицу, восхищался каждой клеточкой ее тела, каждым взмахом ее ресниц, безумно ревновал к ее поклонникам, один раз удачно дрался на дуэли с месье, позволившим себе фривольные отзывы о предмете воздыханий шевалье.

Увы, все его попытки обратить на себе особое внимание мадемуазель Тальма оказались бесплодны. Его букеты принимались с тем же безразличием, что и от остальных, они попросту терялись в цветочной волне, ежедневно обрушивающейся поутру на особняк на улице Шоссе Д’Антен. Красивые безделушки, изготовленные собственными руками, исчезали в закромах дома и даже не появлялись на каминных полках. Эжен не спал ночами, мучительно перебирая в голове варианты, как привлечь к себе взоры прелестницы, добиться ее чувственного расположения. Даже если он доведет до совершенства свой ружейный замок, вряд ли признание оружейников мира побудит мадемуазель Тальма броситься в его объятья.

Однажды ему пришла в голову очень странная мысль, сперва он ее отбросил в испуге, но она возвращалась снова и снова, пока не победила его сопротивление. Шевалье приступил к ее реализации.

— Если уж это ее не проймет, то я не знаю, что еще можно сделать, — шептал он сам себе, как в горячечном бреду, продолжая работать.

Из-под его рук постепенно выходила очень странная конструкция. В тележке цветочницы, которую он приобрел в Сент-Антуанском предместье, был устроен задний откидной борт, внутри — деревянная рама, на которую в два ряда Эжен закрепил два десятка ружейных стволов с фитильными замками. Эта штука называлась рибадекин, ее конструкцию он подглядел на рисунке Леонардо да Винчи. Кроме того, он знал, что подобные многостволки, только развернутые веером, широко применялись в средневековье. От них отказались из-за трудностей заряжания. Но для него это обстоятельство не было проблемой. Его «монстр» должен будет произвести всего один залп. Де Лезюр намеревался убить короля Франции, Людовика Шестнадцатого.

(1) Николай I, фанатик скоростной езды, проезжал в день в зимнюю пору до 440 верст. То есть, наш герой, если бы последовал его примеру, мог доехать до Варшавы за три дня.

(2) Королевская площадь — это название площади Вогезов до 1799 г.

Глава 18

На внутренней площади дворца Тюильри происходил развод караула — рота швейцарских гвардейцев сдавала посты французским гвардейцам. Они жили в одной казарме и несли вместе внешнюю караульную службу, в отличии от Cent Suisses, швейцарской Сотни, которая охраняла внутренние покои и, составленная из лучших солдат и офицеров regiment des Gardes suisses, выделяла телохранителей для короля. Реяли белое знамя с золотыми лилиями Генеральской роты полка и знамена 1-го батальона с швейцарским крестом, мальчишки-барабанщики выбивали дробь, гренадеры в высоких медвежьих шапках молодцевато и слаженно приветствовали короля, прибывшего принять развод. На нем был темно-синий мундир полковника французской гвардии. Два его младших брата, граф Прованский и граф д’Артуа, из уважения к швейцарцам надели их красные мундиры. Вся троица восседала на лошадях, как и их охрана.

Когда церемония закончилась и освободившиеся от службы роты направились в кордегардию, король с братьями отправились на традиционную конную прогулку в тюильрийский сад. Людовик любил это место. Заброшенный при Возлюбленном короле парк привели в порядок, разрешили открывать небольшие продуктовые лавки, сдавать стулья в аренду, а недавно молодому монарху представили на рассмотрение и вовсе революционный проект — общественные уборные. Он еще не принял решения — колеблющийся, как всегда, там, где откладывать бы не стоило.

Под цокот копыт сперва по плотно уложенным булыжникам двора, а потом по мелкому щебню садовых дорожек Людовик Станислав Ксавье, граф Прованский, вышучивал зевающего Карла Филиппа, граф д’Артуа, за его пристрастие к кофе.

— Сир, только представьте: он подкрепил свой вчерашний обед двумя чашками кофе и не смог всю ночь сомкнуть глаз.

— Луи-Ксавье, ну сколько можно? — вяло отбивался граф д’Артуа. — Чем пенять мне на оплошность, лучше взгляните вперед, на тележку цветочницы. С каких пор вместо очаровательной нимфы за букетами приглядывает мужчина, да еще в колете дворянина?

— Полагаю, он просто присматривает за товаром, пока его возлюбленная удалилась в кустики по естественной надобности, — сказал мягким и сладким голосом король.

Версия короля вызвала смешки братьев — им было весело и легко в это морозное утро под холодными лучами январского солнца. Граф Карл даже подмигнул бледному дворянину у тележки цветочницы, мимо которого они проезжали. Тот никак не отреагировал, застыл как статуя, отмер, взялся за ручки тележки, разворачивая ее.

— Он собрался покатить ее за нами, — рассмеялся граф д’Артуа.

Ему всегда было радостно, этому девятнадцатилетнему бонвивану, мечтавшему о королевской короне, которому пока везло только в любви — немногие парижские красотки были к нему жестоки. «Цветочник» был тут же забыт, куда интереснее ему показались прелестные головки торговок бриошами.

Громкий крик лейтенанта Франца фон Дюрлера из Люцерна, одного из телохранителей, составшивших арьергард кавалькады, заставил его повернуть голову назад и в ужасе окаменеть. Один борт тележки был распахнут, из него торчали два ряда ружейных стволов, а над цветочными горшками, укрытыми от холода бумагой, вился белый дымок от сгоравших фитилей. Через несколько ударов сердца раздался взрыв, тележка окуталась плотной завесой сгоревших пороховых газов, а сознание молодого принца затопила жуткая боль. Пришедшее затем забытье освободило его от муки.