Крушение надежд

К приходу Павла домой Августа приготовилась: не говоря ему ни слова, пригласила Алешу и Лилю торжественно отпраздновать его последний рабочий день шампанским. Они радостно кинулись обнимать его. Но он был глубоко расстроен, и празднование получалось кислым.

— Я помню день приема Солженицына в Союз писателей, помню, как радовался этому. Но как приняли его по указанию из Кремля, так и исключили по указанию из Кремля. А ведь в среде интеллигенции он самый читаемый и самый почитаемый русский писатель, увлечение его творчеством — это свободомыслие. Но для власти интерес публики не имеет никакого значения, ей важнее его исключить

Услышав эти слова, Алеша мгновенно откликнулся экспромтом:

Было в русском искусстве течение — Солженицыным увлечение. Но для власти имеет значение Солженицына исключение.

Солженицыну пришлось скрываться от обысков и жить на даче Корнея Чуковского в Переделкино, а затем на даче Мстислава Ростроповича в Жуковке. Но он не испугался и не замолчал, в ответ на исключение написал открытое письмо в секретариат Союза писателей и распространил его через самиздат: «Слепые поводыри слепых! Вы даже не замечаете, что бредете в сторону, противоположную той, которую объявили. В эту кризисную пору нашему тяжело больному обществу вы неспособны предложить ничего конструктивного, ничего доброго, а только ненависть-бдительность, а только „держать и не пущать!“ <…> Гласность, честная и полная гласность — вот первое условие здоровья всякого общества и нашего тоже… Кто не хочет отечеству гласности — тот хочет не очистить его от болезней, а загнать их внутрь, чтоб они гнили там» [138] .

138

Отрывки из письма Солженицына в Секретариат Союза писателей РСФСР от 12 ноября 1969 года.

* * *

Самиздат оставался единственным источником литературы, появлялось все больше новых неподцензурных журналов, они способствовали укреплению оппозиции неофициальной «второй культуры». Многие авторы самиздата были евреями, и Павла радовало, что они становились ведущей группой свободомыслящей русской интеллигенции. В этой культурной оппозиции он видел пробуждение национальных чувств еврейского народа.

За чтение и распространение самиздата и бардовских песен судили, как за уголовное преступление по статье «антисоветская агитация», а с недавних пор стали помещать в психиатрические больницы на принудительное лечение. Это стало способом политической борьбы с диссидентами. Моня Гендель, автор многих метких саркастических определений, назвал это «карательная психиатрия».

Главный психиатр профессор Снежневский, директор Института судебной психиатрии, прославился тем, что расширил диагностические границы шизофрении и по указке мастей легко ставил диагноз «шизофрения» диссидентам. Такому насильственному психиатрическому лечению подвергли генерал-майора Петра Григорьевича Григоренко, автора антисталинских воспоминаний.

Другой видный диссидент Жорес Медведев, биолог, писал работы об отсталом положении науки в стране. Он раскритиковал академика Трофима Лысенко, считавшего генетику «буржуазной псевдонаукой», уничтожившего цвет русской генетики и выдвинувшего ложную теорию об управлении изменчивостью видов. За критику советской науки Жореса Медведева принудительно поместили в психушку Снежневского. Это возмутило прогрессивно настроенных ученых. Группа научных сотрудников Академии наук СССР призвала ученых и творческих работников мира организовать бойкот научных, технических и культурных связей с официальными властями и учреждениями Советского Союза, пока Жорес Медведев не будет освобожден и перед ним не извинятся за совершенное насилие. Подписи поставили академики А.Сахаров, И.Тамм, П.Капица, М.Леонтович, В.Чалидзе, И.Кнунянц, поэт А.Твардовский, кинорежиссер М.Ромм. Медведева из психушки выпустили, но лишили советского гражданства и выдворили из страны.

Алеша написал эпиграмму:

Завелись в России лица, Те, кто правды не боится. Их сажают в психбольницу, Высылают за границу, Потому что не годится Никому за правду биться.

Эпиграмму напечатал в своем самиздатском журнале Рой Медведев, брат-близнец Жореса. Это тоже был журнал «второй культуры», каждый номер печатался на машинке тиражом по сорок экземпляров и распространялся среди «надежных» людей. Он издавался за границей, переведенный на итальянский, японский, английский и французский языки под названием «Политический дневник». На Роя Медведева обрушилась волна репрессий, его выгнали с работы и из партии «за взгляды, несовместимые с членством в партии».

Агенты КГБ пытались найти автора эпиграммы, и впервые гроза собралась над головой Алеши. Августа и Павел боялись за его судьбу:

— Послушай нашего совета, перестань хотя бы временно публиковать свои политические эпиграммы. Пройдет немного времени, агенты потеряют твой след, успокоятся, тогда начнешь опять.

— Ну что вы говорите! Они никогда не успокоятся. Если уж хотят найти мой след, обязательно найдут.

— Тогда тебя самого могут посадить в психушку.

— Могут, они все могут.

* * *

«Вторая культура» все больше доминировала над первой. За границей было напечатано эссе Андрея Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». В нем отразились мысли и идеи большой интеллектуала, и это стало настоящим достижением «второй культуры». Имя Сахарова получило широкую известность недавно, люди знали, что он круто изменил свою деятельность: был одним из создателей водородной бомбы — и вдруг стал видным защитником свободы и прав.

Хотя русские работяги его эссе не читали, но вера простых людей в защитника их прав Сахарова была так сильна, что многие постоянно ссылались на негр в разговорах, говорили: «Сахаров мужик наш, справедливый. Он простых людей понимает, в обиду не даст».

Моня Гендель сочинил анекдот: «Один работяга алкоголик говорит другому: „Слышал? Говорят, водка подорожает“. Другой отвечает: „Не может быть — Сахаров не допустит“».

Анекдот мгновенно разошелся по всей стране и еще больше способствовал популярности Сахарова.

* * *

Рукопись Сахарова передал американскому корреспонденту Шубу молодой историк Андрей Амальрик. Он был первым диссидентом, который без страха широко общался с иностранными корреспондентами. Сам Амальрик написал вместе с Павлом Литвиновым самиздатскую книгу «Процесс четырех», о суде над издателями альманаха «Феникс». За это его уволили с работы из АПН (Агентство печати «Новости»). Чтобы не быть арестованным за тунеядство, он устроился работать почтальоном. Его приятель Костя Богатырев помог ему найти работу в почтовом отделении, располагавшемся как раз возле писательских домов.

Как-то в субботний день Лиля встретила возле своего дома Аню Альтман. Она весело шла рядом с новым почтальоном, интересным молодым человеком интеллигентной наружности, на плече у него висела тяжелая почтовая сумка. Они держались за руки и о чем-то болтали. Завидев Лилю, Аня весело сказала:

— Познакомься, это мой жених Андрей.

— Поздравляю вас, — Лиля с трудом сдержалась, чтобы не показать своего удивления.

Но они заметили и фыркнули:

— Что ты подумала?

— Ничего. Я рада за тебя, что ты нашла такого красивого молодого парня.

— Да, красивого. Только он не настоящий почтальон, он историк. Мы с ним вместе ведем правозащитную работу. Чтобы его не донимали агенты КГБ, он переехал ко мне.

В это время к ним подошли соседи по дому — Костя Богатырев, Василий Аксенов и Феликс Кандель. Они радостно заговорили с «почтальоном», как со старым знакомым. Лиля отвела Аню в сторону:

— Скажи, только не обижайся, это у вас серьезно?

— Ты имеешь в виду нашу связь? Конечно, серьезно.

— Но его могут арестовать и посадить. Что будет тогда?