Крушение надежд

Павел, обнимая гостя, подвел его к Августе:

— Паша, это моя жена Августа, Авочка. А это вот мой племянник Саша Фисатов.

Судоплатов знал от Эммы, что Мария умерла и Павел женился на вдове своего двоюродного брата. Он поцеловал ей руку, а она поцеловала его в голову. Услышав имя племянника, Судоплатов заметил геройскую звезду, задумался и спросил:

— Сержант Фисатов? — Он вспомнил имя и как представлял Сашу к награде.

Саша понимал, что для Судоплатова он все еще был сержантом, вытянулся:

— Так точно, товарищ генерал.

Эта сцена вызвала у всех улыбку, а Саша смутился и опустил голову.

— Так вот вы какой. Да, я помню, помню, как вы помогли начать бомбежку Дрездена.

— Неужели ты помнишь фамилии? — спросил Павел.

— Как же не помнить? Ведь ваш племянник такой беспримерный подвиг совершил.

— Ну, что вы, товарищ генерал… — смутился Саша.

— Теперь я уже не генерал, зовите меня просто Павел Анатольевич.

Сели за стол, Павел усадил Судоплатова рядом, положил руку ему на плечо:

— Пашка, Пашка, мы с тобой теперь оба старики, обворованные старики. У меня украли шестнадцать лет жизни, но это было при Сталине, в годы его террора. И у тебя украли пятнадцать уже после Сталина, Хрущев украл. За какую власть мы с тобой сражались? Думали ли мы, что так сложатся наши жизни?.. Расскажи о себе.

Судоплатов рассказывал:

— За много лет службы в разведке я бывал за границей в таких острых ситуациях, что давно подготовил себя к возможности ареста. Я знал, спасти жизнь мне может только то, что я прикинусь психически больным. Я читал учебник по психиатрии и знал многие симптомы шизофрении, — он усмехнулся. — Но чего я не мог предвидеть, что арестуют меня не за границей, а в своей стране, на которую я работал верой-правдой. А все-таки знания психиатрии пригодились и здесь. Как спустился я под охраной из моего кабинета на седьмом этаже в подвалы Лубянки, в спецтюрьму, и сняли с меня генеральскую форму с орденами, я с самого начала стал прикидываться сумасшедшим. Я так наловчился, что врачи поверили и первые семь лет меня почти постоянно держали в тюремной больнице. А потом еще восемь лет в камере я, наоборот, старался все восстанавливать в памяти, не потерять самого себя. Я прокручивал в голове все события каждого из прошедших дней: как внедрялся в фашистскую разведку, как готовил убийство Троцкого, как подготавливал кражу секрета атомной бомбы у американцев. Так я обдумывал каждый день — целые тома воспоминаний. Вот так и сержанта Фисатова тоже вспомнил [137] .

137

Автор был знаком с семьей Судоплатовых и слышал часть рассказов от него самого.

Павел сказал:

— Тебе, действительно, надо писать воспоминания. Когда-нибудь их издадут.

— Да, надо мне оставить рассказ об этом. Эмма мне поможет. Пока меня не было, ее переселили из особняка, который мне дали при Сталине. Мы теперь живем, как все, в обычной квартире. Но после тюремной камеры мне и здесь просторно. Прежде чем писать, сначала я хочу понять новые веяния времени. Павел Борисович, вы мой наставник, много раз в тюрьме я вспоминал наши беседы и ваши наставления. Я хочу услышать от вас, в чем теперь главное явление времени?

Павел долго молчал, по-стариковски смотрел куда-то в пол, потом отхлебнул водки:

— Спрашиваешь, что главное? Паша, ты, конечно, отстал, как я, когда меня освободили. Так вот: главное явление нашего времени — это появление оппозиции в обществе. Это было немыслимо во все сталинские годы. Теперь во всех слоях общества все сводится в один кулак — недовольство режимом. Люда перестают бояться власти, ширится и укрепляется движение диссидентов. Лидируют, конечно, интеллигенты, а среди них евреи. Как когда-то была активность евреев в русском большевизме, так теперь проявляется горячность евреев в русском диссидентстве. Хрущев сделал страшную ошибку: нельзя было продолжать традиции сталинской диктатуры, а он этого не понимал. Но с тех пор как его сатрапы сами Хрущева «сковырнули», как метко говорят в народе, люда осознали слабость власти. Недовольства уже не остановить, оно прорывается по каплям, как слабая течь в плотине, сначала едва заметные струйки, потом они бьют все сильней и в конце концов превращаются в поток и ломают всю глыбу плотины.

Судоплатов смотрел на Берга с удивлением, другие тоже застыли.

— Вы считаете, что эта наша глыба, наша советская плотина, рухнет?

— Обязательно рухнет, без сомнения. Как бывший историк, могу сказать, история повторяет себя. Она повторяет себя в основном потому, что человеческие характеры меняются медленно и подвержены стереотипам поведения в часто меняющихся обстоятельствах. Рухнула глыба царизма, рухнет и глыба социализма.

— Павел Борисович, а ведь я тоже думал об этом в своей одиночной камере. Но не как историк, конечно, а как «простой советский заключенный», как в лагерной песне поется. Я вспоминал вас и думал: вас, героя Гражданской войны, борца за создание новой Советской России, посадили в тюрьму без всякого основания в тридцать восьмом году; меня, тоже бойца за эту Россию, ее защитника, посадили без всякого основания в пятьдесят третьем. Между нашими арестами прошло пятнадцать лет, но признаки несправедливости не прошли. А скольких еще невинных людей посадили и убили — миллионы! И каких людей, самых лучших. Это же все акты государственного предательства. И вот я размышлял, и размышлял, и пришел к выводу: страна, основа которой построена на предательстве своих лучших детей, такая страна не может долго существовать, она обязательно должна развалиться. Но вот вопрос, что будет, если она развалится?

— Сначала будет катастрофа, как при всяком развале, будет груда разбитых кирпичей, из которых она построена. Сначала отделятся страны Восточной Европы, потом отпадут бывшие русские колонии на Кавказе и в Средней Азии, отпадут прибалтийские республики. Возможно, с Россией останутся только славянские страны — Украина и Белоруссия.

Судоплатов покачал головой:

— Украину я знаю хорошо, она с Россией не останется: украинцы — националисты.

— Что ж, может быть, ты окажешься прав. Но я хочу сказать еще одно. Еврейская интеллигенция теперь становится ведущей группой оппозиции, как было в период революции. Тогда евреи активнее других помогали разрушить мир старой России. Теперь они лидируют в диссидентстве, чтобы разрушить псевдосоциализм Советского Союза. У евреев характер нетерпеливый, им надоело ждать и надеяться, произошло крушение их надежд. Если Союз станет разваливаться — евреи из него побегут. В конце прошлого века миллион евреев уехал в Америку, а теперь станут уезжать в Израиль и в Америку. Наиболее нетерпеливые уже начали уезжать. Это только русский характер может все терпеть и склоняться перед властью.

Судоплатов живо откликнулся:

— Насчет русского характера я сам много думал в заключении. Я русский человек, но не могу гордиться нашим национальным характером. Я тоже считаю, что он во многом нам самим напортил. Вот моя Эмма еврейка, в ней есть и активность и непокорность.

Павел с улыбкой посмотрел на Эмму:

— И еще, Паша, надо тебе знать, что с появлением инакомыслия теперь у нас образовались две культуры. Официальная культура, утверждаемая властью, и культура, более богатая и интересная, которую власть запрещает, но людям она нравится. Это обсуждение важных проблем жизни и чтение нелегально изданной литературы.

Августа грустно добавила:

— По сути, наша жизнь во второй культуре, это как жизнь во внутренней эмиграции.

— Да, Авочка права. Вторая культура в конце концов победит первую.

Перед уходом Судоплатов сказал Бергу:

— Вот вы мне советовали написать воспоминания, я обязательно это сделаю. Но я тоже хочу сказать, вам надо записать ваши мысли, то, что вы мне говорили о русском характере.

— Да, Паша, напишу, обязательно напишу. Я твердо решил уходить на пенсию. Мы с Авочкой все обдумали, обсудили. Мне скоро семьдесят. Хочу написать о русском характере, такой историко-психологический опус. И еще, Паша, чуть не забыл вот что: ты обязательно должен прочитать повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». В ней русский характер выпукло показан, как крестьянин Платон Каратаев у Толстого.

— Автор Солженицын? Не слыхал про такого. Если вы рекомендуете, конечно, прочту.

85. Вторая культура

И вдруг в ноябре 1969 года неожиданная новость: Александра Солженицына исключили из Союза писателей. Сделали это не в Москве, а в Рязани, где жил писатель. Его давно уже не печатали, но в библиотеки была разослана тайная инструкция: уничтожить ранее напечатанные его рассказы. Зато его новые романы «Раковый корпус» и «В круге первом» публиковали в самиздате и за рубежом.

Это совпало с выходом Павла на пенсию. Он положил заявление на стол Ильина:

— Виктор Николаевич, спасибо за все, я решил уходить на покой.

Ильин хорошо относился к Павлу, но был занят суетой с Солженицыным:

— Что ж, профессор, не смею вас задерживать. Спасибо и вам за работу. Помните, я вам говорил, что Солженицын долго в Союзе не удержится? Вот пришло распоряжение оттуда, — он указал наверх, хохотнул и хлопнул себя по ляжкам. — Ну, по крайней мере, вам не придется писать проект письма для его осуждения. Я служака, я сам сделаю.