Крылатое племя

мирного дехканина{2} было бы величайшим преступлением. Это могло вызвать реакцию населения

против нас. [41]

Но каково же было наше огорчение, когда на следующий день стало известно, что в кишлаке Якзык мы

видели Ибрагим-бека с помощником. Жители кишлака рассказывали нашим кавалеристам, что атаман

басмачей наблюдал, как наш самолет расстреливал укрывшуюся в овраге шайку. Потом, когда мы, возвращаясь, снова пролетали над кишлаком, он как раз уезжал.

После этого несколько кавалерийских отрядов направились в горы Сарсаряк, чтобы очистить район от

банд. Радостно встречало население наших бойцов — угощало лепешками, поило чаем, ухаживало за

ранеными.

И во всех кишлаках, даже в тех, куда не доходили наши кавалеристы, дехкане поднимались на борьбу с

басмачеством. Возникали многочисленные добровольческие отряды. Многим не хватало винтовок, тогда

люди вооружались палками, откуда и пошло название таких отрядов — «краснопалочники».

2

Однажды вечером, в ожидании кино, мы расселись поблизости от палаток. Быстро, почти без сумерек, наступала темнота, в небе зажглись тысячи звезд.

— Товарищи, заходите в клуб! — пригласил комиссар отряда Груздев.

Мы вошли в большую палатку, где помещалась библиотека и всегда можно было найти свежую газету.

Когда все собрались, Груздев сказал:

— Мы с командиром только что приехали из города. Там нам рассказали, как в Локае родичи встретили

Ибрагим-бека. Вы, наверное, помните, когда он приходил под Душанбе...

Слушая комиссара, отчетливо представил себе ту тревожную ночь и разразившуюся тогда страшную

грозу.

...Стоял густой мрак. Напуганный непогодой, притих кишлак Кок-таш. Не слышно звонкого лая

кишлачных собак. Ни в одном доме не видно огней. Только молнии, раскалывая черное небо, вонзались в

скалу, да раскаты грома потрясали горы. [42]

Вот тогда-то в кривые и безлюдные переулки Кок-таша въехало около сотни вооруженных всадников. Их

шелковые халаты промокли, отяжелели. Хриплыми проклятиями и плетками подгоняли они измученных

коней.

— Ишан-Исахан! Почему никто не встречает нас? Почему я не слышу ликования и не вижу людей? Разве

не был послан гонец? — спросил всадник, ехавший впереди.

Спрошенный наклонил голову:

— Гонец был послан, повелитель! Измены и засады быть не может. Наши джигиты наводнили весь

район. Но меня удивляет, что паршивый дождь мог помешать твоим рабам приветствовать тебя!

Вдруг заскрипели ворота, и из них вышли люди. Они приблизились к басмачам.

— Совет старейшин ждет тебя, Ибрагим-бек! Просим пожаловать в этот дом...

Два часа слушали родоначальники и седые старики речь Ибрагим-бека. По стенам бежали причудливые

тени. В спертом воздухе медленно плыл табачный дым. Молча поглаживали старики свои белые бороды, и ни одна жилка на лицах не выдавала их мыслей.

Злобными угрозами закончил Ибрагим-бек свою речь. Устало, с достоинством опустился на ковер. Он

был доволен произведенным впечатлением и, бросая по сторонам пренебрежительные взгляды, ждал

покорного ответа.

Но молчали старейшины. Молчание становилось гнетущим.

— Мы выслушали тебя, Ибрагим-бек! — тихо и твердо сказал наконец один из стариков. — Ум и красота

струились в твоих словах. Но наши уши тщетно ловили в них новое и не нашли. Ты пришел к нам со

старыми речами, не спросив нас про жизнь и не узнав наших желаний. Ты требуешь от нас помощи, упрекаешь и даже грозишь. Но зачем тебе наша помощь, если ты силен и за тобой идут несметные

войска? Почему ты пришел к нам крадучись, как волк, если дело твое правое? Об этом ты ничего не

сказал. Я отвечу за тебя: бороться без народа с Советской властью ты не можешь и без народа ты не

победишь. Витиевата была [43] твоя речь, но не убедила она нас. Скажу тебе наш ответ. В сердцах наших

осталась только злая, горькая память о минувших годах. Народ не желает бороться с Советской властью, он узнал ее, привык к мирной жизни и не хочет больше крови. Незваным ты пришел в когда-то родные

места. Ты стал чужим, и род за тобой не пойдет. Наше слово — слово отказа...

Громко треснула сломанная Ибрагим-беком рукоятка плети.

— Так решил совет старейшин? Кто думает иначе, пусть скажет! — Ибрагим-бек еле сдерживал

душившую его злобу. С искрой надежды бежал его жгучий взгляд по лицам сидевших. Но никто не

нарушил гробового молчания.

— Повелитель! — зашептал ему на ухо Ишан-Исахан. — Вели, и мы в муках прикончим эту свору старой

падали...

— Ты безмозглый дурак! Этого делать нельзя. Народ тогда сразу пойдет против нас. А так, может, по

одному обломаем старых ишаков...

Комиссар обвел взглядом лица слушателей.

— Туго пришлось Ибрагиму, — заканчивая свой рассказ, говорил он. — Не ждал басмач, что от него

отвернется и его род, и весь Таджикистан. Часть ибрагимовских банд уже разбита. Близится полный

разгром басмачества...

3

Прошел еще месяц горячих боев. Все реже и реже вылетали теперь наши самолеты.

Борьба заканчивалась. Без выстрелов, с белыми тряпками на винтовках бандиты складывали оружие.

Они поняли, что дальнейшая борьба бесцельна, и стали сдаваться, несмотря на отчаянное

противодействие своих главарей.

С каждым днем басмаческих банд оставалось все меньше. Только самые злобные и матерые курбаши со

своими сильно поредевшими шайками бродили в глухих и безлюдных местах, скрываясь от народного

гнева.

Наконец мы и вовсе возвратились в Ташкент. Жизнь вошла в свою будничную колею. Только что [44]

закончившиеся бои казались чем-то далеким, давно минувшим.

Но однажды отряд взбудоражила весть.

Краснопалочники поймали Ибрагим-бека. Через час его привезут на самолете.

Едва в воздухе показались силуэты летящих машин, мы бросили работу. Всем хотелось посмотреть, что