Крылатое племя

— на льдину.

— Кто-нибудь летал зимой из Николаевска на Чукотку? — спросил Куйбышев.

— Нет. — Я рассказал, как в истекшем году сам должен был пролететь вдоль Охотского побережья на

Камчатку, но потерпел серьезную аварию на Байкале. — Сейчас надеюсь успешно повторить маршрут. И

моя машина вполне готова, — подчеркнул я.

Куйбышев задумался, глядя на карту, затем поднял голову: [48]

— Скажите, сколько в вашей летной практике было аварий?

— Четыре.

— Четыре? А вот посмотрите, что о вас пишут.

Взяв со стола мою характеристику, Валериан Владимирович прочитал:

— «Имеет семь аварий». А вы говорите — четыре!

Кровь бросилась мне в лицо. Неужели Валериан Владимирович подумает, что солгал? Торопясь, начал

разъяснять неточность записи:

— Настоящих аварий у меня было действительно четыре, а поломок даже больше — около десяти. Но

нельзя поломку считать аварией! Допустим, сломалось колесо. Я меняю его и лечу дальше. Это у нас

называется «поломка».

Куйбышев улыбнулся. После короткого раздумья спросил:

— Достаточно ли серьезно вы все взвесили? Ведь этот полет в Арктику значительно сложнее, чем полет

на Камчатку.

— Все учел.

— Ну хорошо! Вы полетите, но не из Москвы, а из Хабаровска. До Хабаровска поедете экспрессом.

Немедленно разберите свой самолет и погрузите его на платформу.

— Понятно, товарищ Куйбышев! Разрешите действовать!

Прощаясь, Валериан Владимирович как-то особенно тепло, по-дружески посоветовал:

— Приедете в Хабаровск, соберете самолет, опробуйте его в воздухе, тщательно все проверьте. Без

нужды не рискуйте, в плохую погоду не летите. Помните, что люди на льдине ждут и надеются только на

помощь летчиков...

3

В Хабаровск прибыл 12 марта. Бывалые пилоты Виктор Галышев и Иван Доронин, работавшие на трассе

Иркутск — Якутск, уже оказались там. Их машины были готовы к полету. Механики сразу же

приступили к сборке и моего самолета. [49]

Через пять дней все было готово, и утром мы поднялись в воздух. Решили лететь строем, на расстоянии

видимости друг от друга.

Мне на моем быстроходном П-5 приходилось подлаживаться под пассажирские ПС-5 товарищей. Чтобы

не оторваться от них, я выполнял круги, набирал высоту и, выключив мотор, просто планировал.

Вначале погода радовала. Но вскоре пошел снег. Снизились до пятидесяти метров, подтянулись поближе

друг к другу. Потом и это перестало помогать. Снегопад усилился, и видимость совсем пропала.

Вот тут-то у нас чуть не произошло столкновение. Перед самым моим носом путь мне пересек один из

наших ПС-5. Я рванул ручку на себя, добавил газу и стал пробиваться вверх. Слой облаков оказался

толщиной в две с половиной тысячи метров. Когда поднялся над ними, просто не верилось: над головой

чистое небо и ослепительно светит солнце.

Что делать дальше? Лететь в Николаевск рискованно. Судя по сводке, там тоже снегопад. При посадке

будешь из облаков выходить и врежешься в сопку, которых немало возле города.

В этом полете я остро почувствовал ответственность за судьбу челюскинцев. Прежде, наверное, пошел

бы на риск, сейчас поступить так не мог. Ничего не поделаешь, придется возвращаться.

Через два часа сажусь в Хабаровске. Подбегают механики:

— С мотором что случилось?

— Нет, — говорю, — мотор работает превосходно. Погода заставила вернуться.

На второй день вылетел вновь. Полпути до Николаевска проделал и попал в пургу. Самолет начало

кидать из стороны в сторону. Механик толкает в плечо.

— Давай вернемся в Мариинск. Там на реке я видел подходящее место.

Механик был прав, следовало прервать полет...

Тут же после посадки на льду Амура самолет окружили жители поселка — сначала вездесущие ребята, потом мужчины. Всей компанией провожали нас на метеорологическую станцию. Там сообщили, что в

Николаевске погода такая же скверная. [50]

Утром следующего дня метель прекратилась, и я благополучно достиг Николаевска. Галышева и

Доронина там не оказалось, они уже вылетели. К вечеру я догнал их в Охотске. Все были довольны, что

опять собрались вместе.

Из Охотска до бухты Ногаево летели на высоте две тысячи метров. День был ясный, но как нас качало, в

какие «ямы» мы проваливались! Смотришь на высотомер — две тысячи двести, и вдруг стрелка скачет

вниз, уже тысяча восемьсот. Мне было не так страшно, у меня машина пилотажная, а Галышеву и

Доронину крепко досталось. После нам рассказывали, что в этот день в Японии тайфун разрушил целый

город и потопил несколько пароходов. Мы попали в его крыло.

В Ногаеве пришлось сидеть пять суток. Гижига сообщала, что у них свирепствует пурга.

Вылетели только 27 марта. Сначала погода благоприятствовала, но потом стала ухудшаться. Я обогнал

товарищей и пошел впереди, чтобы избежать столкновения. До Гижиги дошел благополучно, но, когда

увидел приготовленный для нас аэродром, ужаснулся. Границы площадки были обозначены бревнами, к

тому же ветер, как назло, боковой, а люди, готовившие посадочную площадку, перестарались. Кто-то в

какой-то инструкции вычитал, что посадочное «Т» кладется против ветра. Вот и перехватили всю

площадку черным полотном. А так как ветер его сдувал, полотно придавили опять же бревнами.

Для посадки места осталось совсем мало. Я сделал над аэродромом круг, другой, третий. «Не год же, —

думаю, — летать! Надо садиться». Сел хорошо.

Потребовал срочно убрать бревна и выложить знак вдоль площадки. С минуты на минуту могли

показаться товарищи. У них тяжелые самолеты, и сесть им еще труднее, чем мне.