Крымские истории

– За что, Аллах милостивый, за что? – всё хотела она получить ответ от Всевышнего.

– За что ты их так?

И так она каталась по земле, не давая никому никаких объяснений, а толпа встревоженных зевак всё прибывала и прибывала к дому муллы.

Наконец, собравшись с духом и обнажив оружие, трое смельчаков переступили порог дома муллы.

Вышли они из дома – шатаясь, лица их были бледными, словно жизнь оставила их за порогом.

Все трое удалились в дальний угол двора и долго было слышно, как их выворачивает наизнанку, до кровавой пены.

– Что там? – наконец сурово обратился к ним старейшина.

– Там, там, – вымолвил, наконец, самый сильный из воинов, – все порублены.

– И мулла, и его служки, и охрана. Все до единого. Пощадили лишь детей. Они живы, лежат связанными на ковре, а чтоб не кричали – рты им кляпами забили.

Только после этого – и старейшины, и зеваки, ломанулись в дом. То, что они увидели, засовывая в свои карманы всё, что попадалось на пути, всю кровь в их жилах остановило и выстудило.

Давно и ничему не удивлявшиеся их чёрствые сердца – зашлись от ужаса: мулла был развален сабельным ударом почти пополам; без головы лежали многие его нукеры, успевшие выхватить сабли из ножен, даже садовник лежал почти на пороге дома – видать, убегал, со страшной раной – от плеча до поясницы.

Старейшины единодушно решили, что такой силой удара мог обладать только искусный воин, а таковым в здешних местах, по их мнению, был лишь один – тот русский, который уже годы и годы работал у муллы.

Кто-то вспомнил, как он обучал детей муллы искусству владения оружием и перерубал специально вылепленного из глины для этих целей истукана – пополам.

Вcе кинулись искать пропавшего русского.

Но его нигде не было. Не было и никаких следов его пребывания не только в окрестностях Бахчисарая, но и по всему Крыму.

Вскоре эта история забылась, так как множество событий, более значимых и судьбоносных, пронеслось над ханскими владениями.

И в них не то, что одна судьба людская терялась без следа, а исчезали целые народы.

Минуло ещё несколько лет. И к ханскому дворцу подошёл богатый караван. Множество верблюдов было нагружено драгоценной поклажей, коврами, кувшинами с вином, благовониями и шёлковыми разноцветными свёртками.

Хозяин каравана с богатыми дарами, которые держали слуги на серебряных подносах, попросил встречи со светлейшим ханом, возвращаясь в Персию, к себе на родину.

Хан незамедлительно принял статного купца, богато одетого, молчаливого, со светлыми голубыми глазами, в которых застыла такая тоска, что хан даже вздрогнул, нечаянно, лишь на миг, встретившись с ним глазами.

И только обратил он к нему дежурные и ничего не значащие слова учтивости, хищно и плотоядно взирая при этом на полагающиеся ему дары, как сам купец и его слуги выхватили из-под халатов мечи, которыми были опоясаны, словно ремнями и изрубили, в один миг, всю охрану, не дав ни единому человеку убежать из дворца.

Купец-перс, уже в летах, но стройный и подвижный, сбросил с себя золочёный халат и в одной алой сорочке устремился на женскую половину дворца владыки Крыма.

Все служки, которые выбегали ему навстречу, тут же падали под ударами его разящего клинка.

Переполох, начавшийся в гареме, он остановил властным окриком, заявив, что никому зла не причинит и ему нужна только русская невольница, которая попала в гарем двадцать лет назад.

Юркая, как змея смотрительница, тут же ускользнула в покои, утопавшие в коврах и вывела за руку очень яркую и очень красивую женщину. Даже под тюркской одеждой невозможно было скрыть её славянские черты и стать.

– Алёна, душа моя, это же я, твой Иван, – кинулся к ней хозяин каравана, с леденящим душу торжествующим криком.

Она стояла недвижимо. Кровь отхлынула от её лица, оно пополотнело и стало белее её богатого шарфа, который развевался у неё за плечами от слабого дуновения ветра.

– Ты что, не узнаёшь меня, любовь моя?

– Узнаю, Иванко. И не забывала никогда.

– Тогда собирайся, быстро, моя хорошая. Пора в путь, пока всё войско хана не опомнилось. Кони свежие ждут нас за воротами.

– И отряд, готовый умереть за нас, сдержит супостатов, пока мы до моря доберёмся, а там – фелюга уже ждёт. Скорее, Алёна.

– Любый мой, не могу я с тобой, не достойна. Не чистая я, Иванко, двух сыновей, хотя и не по своей воле, родила от самого хана…

Зарыдала в голос, а потом, через слёзы, упав на колени перед Иваном, чайкой подбитой прокричала:

– Заруби нас всех, родной мой, облегчи свою душу. Кровью смой мой позор.

Схватила его за ноги, прижалась к коленям и простонала:

– Но, видит Бог и ты это знаешь, что не по своей воле стала я наложницей. Сила сломала солому. И они… Иванко, милый, ведь дети мои. Как и наш Василько, помнишь ли ты его?

Иван заскрипел зубами, со стоном отбросил шашку в угол и, схватившись за голову руками, шатаясь, словно пьяный, вышел за дверь.

За ним исчезли и все его товарищи, словно растаяли, только бешеный топот копыт стал удаляться от дворца и вскоре затих за садами.

Ханом, тут же, был провозглашён старший сын убитого Иваном правителя, который, по праву властителя, забрал в свой гарем и её, русскую полонянку.

Только вот её детям повезло меньше.

Они были лишены имён и направлены на выучку мамлюкам.

Дети быстро забывают всё и уже через несколько лет это были безжалостные воины, не знающие страха, не щадившие своих врагов.

Но воцарившийся хан был умён и коварен, он истреблял до третьего колена всех, кто хоть в какой-то мере знал историю о его братьях по отцу. Их же самих он почему-то пощадил.

Не зажилась долго на этом свете и русская невольница. Она всё оставалась неотразимой, несмотря на годы, которые так быстро и так безжалостно промчались над её головой.

Как только новый хан потребовал её к себе, она тут же, потаённым ножом перерезала себе горло.

Нигде не объявлялся и Иван. Как он выбрался из Крыма в этот раз – никому не было ведомо.

Только вскоре почувствовали татары, что опытная и властная рука стала руководить набегами казаков на Крым.

И пощады при этом не было никому, кого бы они ни встретили с оружием в руках.

Особенно же беспощаден был казачий атаман к мамлюкам, выходцам из северных стран, беловолосым и белокожим.