Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

шефами, изучал бы рейтинги, читал бы food– критиков?

Относился бы к еде как к искусству, а не как к топливу

179

для организма? Или остался бы верен своим простым

пристрастиям, той еде, к которой мы привыкли

с детства?

Сегодня я в очередной раз водила Сережу

в парижский ресторан. Я люблю отыскивать новые

маленькие гастрономические бистро, которые вот-вот

получат мишленовскую звезду. Они, как правило, не такие помпезные. В пафосных ресторанах Сережа

чувствует себя неуютно. Ему кажется, что на него косо

смотрят, он ужасается ценам в меню, стесняется того, что не говорит по-французски. А если я делаю за него

заказ, обижается. “Я ведь и сам могу сказать”. Однажды

сгорел со стыда, когда официант снисходительно

сказал ему:

— Месье, я советую вам держать этот нож другим

концом. Вот так.

Несколько раз Сережа осторожно спрашивал:

— А нам обязательно идти в ресторан? Может

быть, просто съесть где-то сэндвич?

Но ловил мой удивленный взгляд — и замолкал.

Я кормлю его всем, что люблю сама, и всем, что

предлагает Париж с его фермерскими рынками

и маленькими лавочками. Свежайшая рыба, из которой

я делаю тартары и севиче, выдержанная ветчина, кровавая баранина на ребрышках с розмарином, нежный

козий сыр в пряностях с вишневым вареньем, вонючий

рокфор с грецкими орехами, суп из сладкой тыквы

с прованскими травами, огромные лангустины

и сладковатые гребешки, черные и зеленые помидоры

со свежим базиликом и перекрученной буйволиной

моцареллой. Он вежливо говорит:

— Очень вкусно.

Потом спрашивает:

180

— Нет ли у тебя бекона или простого сливочного

сыра с дырками?

— Давай я тебе пожарю свою фирменную яичницу

с помидорами?

— У тебя есть нормальный черный чай, а не эти

безвкусные зеленые?

— Почему в доме сахара нет? Как можно чай пить

без сахара?

— А картошку можно сварить? Как это — нет

картошки?

В магазине он покупает колбасу, кока-колу, пиво, сливочное масло и белый хлеб. От устриц его

тошнит — в буквальном смысле.

— Я не гурман, ты же знаешь.

Меня это сердит:

— Что значит — не гурман? Нельзя же объявить

вот так тупо: я — одноклеточный простой парень, никаких ваших изысков мне не нужно, а нужно только

набить желудок. Вкусовые рецепторы — как мускулы, их надо тренировать. Это ведь тоже работа над собой.

Сережа молчит, но в его глазах я читаю: “Зачем?”

Если бы ты сейчас оказался рядом со мной! Что

бы было? Освоился бы ты в лучших парижских

ресторанах? Пробовал бы экзотические блюда?

Полюбил бы морепродукты, к которым вообще-то был

равнодушен? Ты наверняка не пугался бы официан-

тов — или не подал бы виду. Но, думаю, ты бы всё

равно держал в холодильнике свой джентльменский

набор, заветные вкусы детства. В этом смысле вы

с Сережей похожи. Та же яичница с беконом или

помидорами, тот же сладкий черный чай, тот же белый

хлеб с маслом, тот же хорошо прожаренный стейк.

Вот какое забавное путешествие во времени. И что-то

говорит мне, что устрицы ты бы тоже есть не стал.

А я ведь даже не знаю, пробовал ли ты устрицы.

52.

182

3 сентября 2013

Иванчик, хорошо ли нам с тобой было в Америке?

Нам нравился этот провинциальный город, маленький, зеленый, построенный вокруг огромного университета.

Главная улица — Main Street, мэрия с американским

флагом, здание суда, буйно цветущие розовые магнолии.

Два огромных супермаркета на окраинах, размеренная

жизнь, три фильма в день (наша обычная доза), обширная библиотека (пожалуйста, всё что издано

об Айседоре). Ты называл нас кроликами из Огайо, которые, как в анекдоте, едят и трахаются — жизнь тут

и вправду была растительной.

Несколько раз я приходила на твои лекции.

Всё было устроено не так, как у нас. Крохотные столы —

на одного. Студенты, которые считают обязательным

постоянно подавать голос, перебивать и вступать

в дискуссии. Запрет на курение — во всем громадном

кампусе. Профессор-математик Хижняк c Украины, страдающий от отсутствия женской ласки, скучал по своей

игривой украинской жене, которую называл рысью.

— Почему они тут все носят кроссовки и бес-

форменные футболки? — горевал он. — Вчера увидел

женщину на каблуках, так шел за ней, наверное, целый

километр, как кобель за текущей cучкой.

Твой английский был не идеальным, а всего лишь

сносным, но лекции ты читал на удивление бойко

и легко сумел обольстить студентов, записавшихся на

экзотический курс по советскому авангардному кино.

Рисовал раскадровки мелом на доске, показывал кадры

из фильмов — аппаратура была превосходной, не то

что у нас. Длинноволосые кудрявые девушки в джинсах

и кедах, с рюкзаками и со жвачкой во рту неприязненно

183

оглядывались на меня. “His wife”, — шептали они друг

другу.

Мы оба умели и любили читать лекции, это нас

сближало — как и страсть к кино. Для меня лекции

были наркотиком, источником энергии. Я наслаждалась

властью над аудиторией. Чувствовала себя как на сцене, почти пьяной, испускающей лучи (ведь талантливые

актеры просто испускают лучи — и это важнее всех на

свете сверхзадач). Мои лекции часто начинались

ранним утром. И студенты, и я могли прийти

бледными, заспанными, вялыми — особенно мрачной

питерской зимой. Но через несколько минут