Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

я наполнялась жизнью. Иногда ты встречал меня

после лекций:

— Ты выглядишь как вампир. Глаза сверкают, щеки горят, губы красные. Напилась студенческой

крови?

По сравнению со мной ты читал лекции куда

более сдержанно. Твоя власть над аудиторией была

другого рода. Ты запутывал слушателей в свою интел-

лектуальную паутину, вел за собой по умственным

лабиринтам, заставлял чувствовать, что мысль — это

сексуально, что мозги — это сексуально, что правильно

составленные факты — это сексуально. Не смешил

студентов часто — я явно злоупотребляла шутками.

Не рассказывал слишком много отвлекающих забавных

историй. Не давал расслабляться. Я чаще читала стоя, ты — сидя. Я кокетничала, ты — нет. Да, ты наслаж-

дался властью над студентами. Но еще больше ты

наслаждался траекторией собственной мысли.

Мы оба не использовали конспектов и бумажек.

Я прекрасно знала, что, увидев бумажку в руках пре-

подавателя, мои студенты — особенно актеры, худож-

184

ники и режиссеры — теряют интерес. Мне каждый раз

приходилось готовиться заново, перечитывать пьесы

и конспекты, ходить в библиотеку, набрасывать планы.

У меня плохая память на цифры, я писала даты на

ладони и умела незаметно подглядывать. А ты всё знал

и всё помнил.

Я до сих пор читаю лекции. Начала снова делать

это несколько лет назад — рассказываю историю своего

издательского дома, говорю о рождении и законах

глянца, о великих редакторах. Читала в Китае, Японии, Бразилии. Я по-прежнему пью энергию своих слуша-

телей, всё так же легко опьяняюсь ею. Однажды Сережа

пришел на мою лекцию — это было в самом начале, перед моим отъездом в Париж. Простоял два часа

позади всех, облокотившись на журнальные полки.

Слушал со своей застенчивой полуулыбкой. Я упомя-

нула его любимого “Барри Линдона”, которого мы

с ним накануне смотрели обнявшись. Много (слишком

много) говорила про сексуальность глянца. Несколько

раз улыбнулась ему счастливой улыбкой. Он потом

сказал, что удивился, как я бодро начала — “таким

кавалерийским наскоком”, как свободно двигалась, как много шутила, как легко отвлекалась — но никогда

не теряла мысль. Я-то знаю, что хорошая лекция —

как секс. Между тобой и аудиторией возникает живая

чувственная связь. Если этого нет — нет ничего. Иван-

чик, я тебя всегда очень хотела, когда ты читал лекции.

И Сережа меня очень хотел, я чувствовала это. И оба

мы — я тогда, а он сейчас — гордились, что у нас есть

особая власть над тем, кто владеет всеми.

Он — владеет всеми. А я владею им. От этого ведь

можно с ума сойти.

53.

186

Ночь с 3 на 4 сентября 2013

Ты так любил мои длинные волосы! Ты бережно

трогал их перед нашим первым поцелуем. Ты обожал

их гладить, накручивать на палец. Ты смеялся над тем, как я поднимаю их над тарелкой, чтобы не окунуть

в суп. Ты жалел их, когда я сделала химию. Перед

Америкой я их укоротила — до плеч. Они всё равно

были уже мертвыми и напоминали паклю — после

французских химикатов. А в Америке я их вовсе

отрезала — совсем коротко. И этим ударила тебя

в самое сердце.

Подстричься меня уговорила Ингрид — жена

твоего декана, немца по имени Клаус. Ее супермастер

назывался стилистом, но я понятия не имела, что это

значит. В моем представлении он был просто

парикмахер, только немыслимо дорогой — около

шестидесяти долларов. Когда он назвал сумму, рыпаться уже было поздно.

Он подстриг меня так, что, глядя в зеркало, я поняла, что это и есть я. Длинные волосы были

мороком, обманом, подделкой. Я — женщина

с короткой мальчишеской стрижкой. Как Джин Сиберг

в “На последнем дыхании”, как Миа Фэрроу в “Ребенке

Розмари”, как моя любимая Луиза Брукс, “девушка

в черном шлеме”. Я смотрела в зеркало — и видела

настоящую себя. Американский парикмахер колдовал

с моими тонкими волосами, показывал, как уложить их

гелем, как создать иллюзию, что их много. Всё это

было не важно, потому что я знала, что отныне такой

и буду. Всегда.

Ингрид привезла меня в наш крохотный таунхаус.

Я увидела твое ошеломленное лицо и почувствовала

187

себя так, как будто я тебя предала.

— Иванчик, что ты с собой сделал? — спросил ты

мертвым голосом.

— Тебе не нравится? А по-моему, здорово, нет?

— Но это совсем не ты.

— Но это я и есть!

Ты так и не смирился с моей короткой стрижкой.

У Генриха Манна есть пассаж о том, что длинные воло-

сы — символ пола женщины, что ее власть сверкает

диадемой в длинных косах. Отрезав волосы, я как

будто ослабила свою женскую магию, таинственную

женскую силу.

С короткой стрижкой я стала женщиной-

мальчиком. Ты же хотел женщину-фемину, ultimate woman. С длинными волосами, большой грудью, на

шпильках, в черных чулках с подвязками, с коленками, выглядывающими из-под юбки. Плевать на разницу

в росте. Чем выше, тем круче.

Несколько раз ты просил меня отрастить волосы.

Я не могла. Я пыталась, но, дорастив до ушей или до

середины шеи, стригла их снова — и вздыхала с облег-

чением. А когда вы с Женей Ивановым снимали

“Никотин”, то стриженной под мальчика Наташе

Фиссон, играющей роль русской Джин Сиберг, надели

длинный светлый парик, очень ее опростивший.

Ты словно отыгрывался за мои короткие волосы.

Пытался что-то вернуть.

Сережа обожает мою короткую стрижку — он

в такую меня влюбился.

— Я так люблю твои мальчишеские виски, —