Кукловод: Реквием по Потрошителю

Обито никогда не нервничал, не ощущал чувство дискомфорта, потому что ему было плевать, откровенно плевать на окружающих. У него был он сам. И ни в ком он не нуждался. И взращённый дешевым самолюбием, сейчас он чувствовал, как язык присох к небу не в силах извергнуть слова просьбы.

— Я никогда ни о чем не просил, не пользовался своей фамилией, но сейчас обстоятельства вынуждают меня просить о помощи.

Ни единый мускул не дрогнул на лице Мадары, снизу вверх смотрящего так, точно Обито сейчас стоял перед ним на коленях.

— Мою подругу изнасиловали и нанесли ножевое ранение. Это преступление с отягчающим — покушение на убийство, она едва не умерла. Но обвиняемого оправдали. Я…я хочу, чтобы его посадили, как того предусматривает закон.

Свинцовое молчание повисло вместе с тяжелым неподвижным взглядом Мадары. Идзуна хлопал глазами, переводя взгляд с брата на незнакомого родственника, продолжая мацать карандаш меж губ.

— Ясно. Говори его имя, — Учиха-старший поднес ручку к бумаге. И одушевленный Обито выкрикнул имя:

— Куске Метеро.

Ручка не двигалась, чирикнув лишь короткую линию — точно перечеркивая все будущее не только Нохары Рин, но и самого Обито. Изогнувший в претенциозном жесте бровь Мадара поднял насмешливый прищуренный взгляд.

— Куске Метеро? Я тебя правильно понял, из семьи якудза Куске?

— Верно.

— Ааа, — и протянул точно так же, как Идзуна, когда Обито представился. Теперь-то он распознал этот тон — пренебрежение.

Мадара, отбросив ручку и облокотившись на спинку кожаного кресла, прочистил горло, поморщившись, будто разговор обошелся ему проглоченным целиком лимоном.

— Ты ведь еще не работаешь?

— Остался последний курс.

— Ну да, ну да. Куда думаешь податься?

— А у меня есть выбор? — криво усмехнулся Обито. — В полицию, как полагается Учихам.

Учиха-старший вздохнул с тяжестью непосильного бремени, развернувшись чуть боком, перебирая пальцами и цокая языком, — так подбирают слова для неизбежного, но смягчающего отказа.

— Как бы тебе объяснить, Обито, твой горе Ромео — сын известного якудза, заправляющего наркокартелем. Он «вор в законе», его нельзя судить.

— Что значит, его нельзя судить? Что за бред?

— Ну, это исторически сложившаяся система. Якудза существовали века так с 17, они часть нашей иерархии, как бы сказать, ммм, короли своей личной подпольной империи, с которой мы вынуждены примириться и сотрудничать.

— И для чего тогда существует уголовный кодекс, если одних судить за изнасилование можно, а других нельзя?

— Хах, — Мадара искренне хохотнул, даже улыбнувшись, разговор его уж точно веселил, отчего Обито чувствовал, как пол уходит из-под ног. — Если юрист не знает, что делать, он поступает по закону. Теория и практика — вещи разные. Начнешь работу — скоро поймешь.

— Но как же правосудие! — патетично воскликнул Обито, хлопнув по столу.

— Оё-ей, — посетовал Идзуна, уронив ноги со стола.

Мадара же даже не дернулся.

— Правосудие — красиво завуалированное слово. Под ним скрывается власть. За властью стоят деньги. Большие деньги добросовестно не настругаешь. Обито, твоя подруга ведь жива? Поверь, изнасилование не самое страшное, что может произойти в этой жизни. Поваляется в депрессии и очухается, закалится, станет только сильнее, не будет в гости ходить к большим мальчикам.

Содержимое стола рухнуло на пол, сметенное ударом Обито. Учиха вцепился в край стола, рыча и дрожа всем телом, едва сдерживая гнев, чтобы наброситься сейчас на Мадару. Мадару, что будто символ всей семьи отождествлял все ненавистное в этом мире.

— Прости, Обито. Но тебе придется повзрослеть и лишиться уже моральной девственности. Ты живешь не в фильме, где зло карают супергерои, а в конце все живут долго и счастливо. В мире происходят изнасилования каждые три минуты. А у меня здесь серийные маньяки, террористы, экстремистские группировки, которые угрожают национальной безопасности страны.

— Это если ты не понял, — встрял Идзуна, — мой брат тебя сейчас послал. Не обижайся на него, он по жизни такая суровая какаха.

— Идзуна! — рявкнул Мадара.

— Вот оно как… — До этого испепеляющие братской любовью Мадара и Идзуна обернулись к застывшему Обито. Он будто смотрел в никуда, в одну открывшуюся для него истину на уголках глаз. — Я все понял.

И, больше не сказав ни слова, покинул кабинет.

— Не надо было так грубо с ним, ты же просто выместил на нем весь гнев вместо меня, — упрекнул Идзуна. Мадара нервно щелкнул зажигалкой, терзая тонкую полоску сигареты меж губ и напыщенно фыркнул.

— Ничего, переживет, не маленький уже.

Обито передвигался сквозь людской поток серой реки, копошащейся и неустанной, быть может, несущей по асфальтированной дороге убийц, воров, насильников с лицами ничуть не отличающегося от святого благодетеля. Он предпочитал не разглядывать их, целенаправленно брел к кафе, войдя в которое, подошел к таксофону, точными нажатиями набрав один единственно верный номер. И с холодным расчетом проговорил, точно отчитал рапорт.

— Я хочу сделать анонимное донесение о взяточничестве. В вашей службе в отделе национальной безопасности — Учиха Идзуна и покрывающий его преступления Учиха Мадара. Материал с записи диктофона отправлю чуть позже анонимным мейлом. Надеюсь, вы предпримите соответствующие меры.

Никто не застрахован в этой жизни от смерти, даже тот, кто тщеславно полагает, что держит её в узде, сжимая в собственном кулаке. Весы, неустанно балансирующие между черным и белым, рухнули с его личного пьедестала, сломались, разбились и ждали своего часа, чтобы превратиться в ничего не значащий прах.

Его окончательной вехой стала смерть Нохары Рин. Не выдержав принесенной боли и унижения, в одну из сухих летних ночей Рин забралась на подоконник открытого настежь окна и сбросилась с двенадцатого этажа. Её тело обнаружили лишь утром в личной кровавой ложе. Она лежала сломанной куклой с неестественно вывернутыми переломанными конечностями. Судмедэксперты уверили, что смерть пришла сразу, и Рин не мучилась. В отличие от Обито, чья душа и умирала, и разлагалась с каждым последующим днем, с каждым часом и минутой. На похоронах он стоял отстраненно в стороне, пока родственники прощались с поцелованной ангелом смерти девушкой. Такой красивой Рин, казалось, не была никогда — бледная, будто уснувшая болезненным сном, умиротворенная, но даже сейчас источающая свет, который, быть может, Обито выдумал сам себе. И этот свет скоро поглотят языки пламени, оставив пепел от его лижущего безболезненного поцелуя.

Все удалились, простившись, и лишь Обито остался в грязно-серых стенах пустой комнаты, зев которой скрывал скоро откроющуюся печь.

Одеревеневшие ноги не слушались, он подходил слишком медленно, желая отдалить момент прощания. Его коробило то, что его не было в жизни Рин последние дни, он метался из угла в угол, не зная, как ей помочь, когда всего лишь нужно было быть рядом. В кармане лежал платок Кагуи, который он использовал еще не раз, но сегодня решил, что это будет последний. Просто больше слез уже быть не могло.