Кукловод: Реквием по Потрошителю

Кивнув то ли агентам, то ли самому себе, пытаясь успокоиться, Учиха попросил привести Шикамару, как только тот появится, чтобы снять отпечатки пальцев, и вошел в допросную, бесшумно закрыв дверь.

Тобирама как нельзя лучше описал то, как держался убийца. Будто скучающий клиент, ожидающий своей очереди или заказа, скрестив пальцы, с благоговейным терпением истинного христианина, скромностью монаха-отшельника. Сасори даже не поднял на него взгляда, все также всматриваясь в отражение, скрывающее за собой агентов, словно мог видеть сквозь оптическую иллюзию и прекрасно знал, что дождался того, к кому пришел изначально.

Итачи впервые за весь опыт не знал, с чего начать, а допрашивал он не раз. Так трудно и жутко ему не было даже рядом с сектантом Дзимпачи Хиданом. От того он мог предположить, что ожидать — машина убийства, погрязшая в лжевере. Акасуна Сасори же представал нечитаемыми иероглифами, самый опасный вид убийц — латентный, неприметный, слишком зловещий своим спокойствием. Такой ни с того ни с сего проведет тебе по шее скальпелем, стряхнет попавшую кровь с руки и вернется к будничным делам.

— Я слышал, что в Японии подают завтраки на допросе.

Учиха удивленно изогнул бровь, смотря на Сасори как на полоумного. Акасуна с негодованием обиженного заказчика чуть нахмурился, поджав губы, — святая невиновность.

— Ты уверен, что показания об убийствах своими руками 24 человек, не считая тех, к которым ты еще причастен только косвенно, не отобьют аппетит?

Толстенная папка с делом грохнулась посередине стола, откуда вылетело несколько фотографий с места происшествий. Сасори эфемерно скользнул по ним взглядом больше из праздного любопытства, чем по надобности, и без единой эмоции на лице пожал плечами.

— Нет, потому что мне нечего рассказывать.

— Нечего? За пять лет удачных выставок вскрытых тел тебе нечего рассказать?

— Именно, потому что я этого не делал, — заявил Акасуна с улыбкой высокомерного торжества. Подозреваемый откинулся на спинку неудобного стула, с усталостью разведя руками, пока Итачи пытался совладать с рвущимся гневом. Впервые в жизни он терял контроль.

— Ты заявился в участок с чистосердечным.

— Я этого не произносил. Я сказал, что увидел свой фоторобот и пришел побеседовать с вами, чтобы выяснить сложившееся недоразумение. Все присутствующие слышали это, и никто из них не заявит о том, что я якобы в чем-то сознался.

Итачи хотелось закричать: «Ты это серьезно? Я знаю, что ты выпотрошил этих людей и забальзамировал, живое подтверждение этому созналось вчера». Но вместо этого терпеливо продолжил наносить выпады, искусно отражаемые без тени замашки и задержки его противником.

— Тебя считали умершим все 5 лет, почему тогда ты ни разу не вышел на связь, когда тебя разыскивали?

— Я был в глубокой депрессии, думаю, вам не стоит объяснять, почему: друзья, девушка. Я потерял все и спрятался от этого хронически больного мира в небольшой тихой префектуре. Могу назвать адрес моего дома. Соседи подтвердят, что я жил там все это время.

— И что же ты добрался до Токио всего за сутки, увидев свой фоторобот на остановке?

— Нет, я был в Токио, приехал на могилки, почтить память друзей.

— Твоей первой жертвой была Инаеси Нарико, Токийский Потрошитель, убившая всех твоих друзей и девушку. Согласись, ты идеальный кандидат на мстителя?

— Мстителя? Кому? Вы сами только что сказали, что Инаеси Нарико была убита Кукловодом. Так кому тогда я, по-вашему, мщу дальше?

«Ты знаешь, кому, как знаешь и то, что произнести вслух я это не смогу».

— По кому именно было реквием второе тело в марте месяце? Первая — Харуно Сакура, вторым мы предполагали тебя. Так, может, по Нарико? Насколько я знаю, именно с ней в последние дни ты состоял в романтических отношениях, а не с Сакурой. — Итачи фривольно откинулся на спинку, закинув согнутую ногу на колено, стуча ручкой по столу. Он заметил, как на мгновение зашлись желваки и дернулся нерв на лице Акасуны, упрямо сохраняющего беспристрастную холодность.

— А может, все-таки по самому себе? Несчастной непорочной душе, оскверненной Потрошителем? Несправедливо, не так ли? — сочувствующе цокнул языком Учиха, прищурив агатовые глаза цвета остывшего, холодного кофе, смотрящие точно в Акасуну. — Жил парень спокойной, среднестатистической жизнью, ходил на пары, занимался своими делами, а тут на пути попался Потрошитель, решив поиграть его судьбой, убил друзей, думаю, наверняка попытался убить и самого юношу. Но что-то пошло не так. В жизни вечно все идет не по плану. Нельзя спланировать каждый день, каждый час и минуту по своему хотению. Знаешь, почему?

Акасуна неопределенно пожал плечами, не выказывая интереса к ответу.

— Потому что у каждого миллиарда жителей этой планеты тоже выстроен свой собственный план, параллельный твоему. Мир не крутится вокруг тебя. Но иногда такие вот как Потрошитель и Кукловод, — Итачи указал на папку, кивнув, — ставят палки в колеса обычным ни в чем не повинным людям, решая взять на свои плечи божью волю — решать, кому жить, а кому умереть.

Сасори молчал, не отрывая взгляда, лицо застыло восковой маской, которую, казалось, не расплавит даже щелкнувшее над виском пламя. Он уже не был тем юношей, которого встретил Итачи у себя в кабинете, вызвав в качестве единственного выжившего свидетеля по делу Потрошителя. Тот Акасуна Сасори представлял собой нескладного юношу, только-только вырвавшегося из подросткового периода. Нервно поглядывающего за его плечо в пустоту стены, что явно представляла для него прожектор собственного уже тогда пошатнувшегося рассудка. Скрытая угроза, которой он не заметил по собственной ли беспечности, самоуверенности, а может, потому что расследовал вовсе не то, что нужно.

Нынешний Сасори — уже почти что молодой мужчина, сохранивший образ, нетронутый временем, старше самого Итачи, когда тот 5 лет назад пришел искать крысу, мешающую делу, на 1 год. В нем не осталось ни эмоций, ни жизни, будто пустая оболочка: отстранено слушающий, не слышащий намеренно вычурных философских изречений. Человек (а можно ли было назвать его человеком?), разрезавший дюжину ни в чем не повинных людей, выпотрошивший, разрубивший и распиливший тела — бледные, загорелые, идеальные и с изъянами, будь то брюнетки или блондинки. Итачи только сейчас осознал, что сцепленные в треугольник пальцы 5 долгих лет держали скальпель, вспоровший тела, запечатленные на снимках в папках дела. А ему еще и наглости хватало произносить лениво шевелящимися пухлыми губами, что он ни при чем.

— Открой папку.

— Зачем? — непонимающе, но тем не менее уже чуточку заинтересованно спросил Акасуна.

— Просто открой.

Акасуна тяжко вздохнул, точно замученная кругами ада непорочная душа, и лениво откинул пластиковую поверхность, даже не смотря внутрь.

— Посмотри, — настаивал Итачи, не отрывая взгляда от неменяющегося лица.

Сасори молча достал первую фотографию, лежащую сверху. Ничто в Акасуне не дрогнуло, он лишь праздно вертел в пальцах фотографию рыжей довольно симпатичной студентки, явно взятой из личного альбома. Следующее фото — работа Кукловода — дитя цветок.

— Одаки Марико, студентка Токийского Государственного Университета, подающая неплохие надежды на профессиональном поприще в области журналистики. Ей было всего 19 лет, еще даже несовершеннолетняя, мать скончалась от сердечного приступа, отец запивает горе бутылкой. Оказалась не в том месте, не в то время, прогуливая пары со своей подругой Акиямой Рейко в Осаке почти три года назад.

Точное попадание. Медленно Акасуна поднял потемневший, точно застеленный флером тумана, взгляд, черты лица ожесточились из-за сжавшейся в напряжении челюсти, точно он пытался раскусить жгут. Струна дрогнула. Всего на несколько секунд он потерял самообладание, позволив страху проскользнуть точно по сквозному коридору.