Курган

— Я, дед, не собираюсь жениться, — холодно ответил Семен и покраснел. — Об этом разговору не было.

Старичок хитро подмигнул и встал, чтобы идти к танцующим.

— Мы, брат, все знаем.

Семену неприятно было это подмигивание, но добрые слова о Татьяне радовали, точно в том, что Татьяна клад-баба, есть и его заслуга. Он поймал себя на мысли, что и свадьба, и хутор, и родной дом, и весна связаны у него с одним тревожным, радостным и хорошим чувством и чувство это — Татьяна. Он знал, что сегодня-завтра должно что-то произойти, он должен что-то сказать Татьяне, но что именно будет и как он скажет, не знал. И это предчувствие, эта неясность наполняли грудь легким, приятным страхом, в горле стояли слезы, и он беспричинно, по-детски улыбался. И если гости на ходу его окликали, он отвечал невпопад и повторял: «Да-да, хорошо, спасибо вам».

Он бесцельно походил по двору, слыша как во сне удары бубна с колокольцами и насмешливо-дразнящий тенор:

Ой, кучерявый, чуб волною,

Ох, поухаживай за мною…

Заглянул в кухню и увидел Татьяну. Она сидела у окна и глядела во двор, из глаз ее, тихих и неподвижных, стекали по щекам слезы.

— Это ты, Семен? — спокойно спросила она, не поворачивая головы. — Садись отдохни, небось, уморился от сутолоки…

Меркулов сел рядом на низкий табурет и снизу посмотрел ей в глаза.

— Ты что? — спросил он. — Ай что не так?

— Все так, Семушка, — ласково сказала она, и Семен удивился ее тихому, грустному голосу. — Это бабьи слезы, от радости, от жалости, от всего разом. Погляжу на Машу — и плачу. Не об ней, об себе. Я только нынче поняла, что жизнь прошла, я уж старуха… И скажи — когда? Помнишь, до войны на выгон ходили? У меня платье штапельное и ноне цело… И чудно, вроде меня вчера Ваня с выгона проводил, а нынче проснулась — во дворе свадьба, дочерю замуж отдаю. Когда жизнь прошла? Выглянуть не успела…

— А у меня еще чуднее. — Семен засмеялся. — Я вроде и свою жизню прожил, и еще чью-то прихватил. Иной раз дни годами казались. Лежу ночью и думаю, что мне лет семьдесят, не меньше, помирать пора…

— А сейчас?

Семену показалось, что Татьяна улыбается. Он опять глянул ей в глаза и с силой мотнул головой:

— Ннет!

Татьяна встала, вытерла пальцами глаза и, вздохнув, сказала:

— Ну, пойдем, Сема, а то от гостей неловко.

Во дворе Семен наткнулся на подвыпившего свата из родни жениха, тот что-то горячо рассказывал молодым. Маша смеялась, а жених только теребил пуговицу на пиджаке и беспокойно оглядывался по сторонам, видимо не зная, как избавиться от докучливого родственника.

Сват обрадовался Семену, он принимал его за родного отца Маши. Схватил руку и от избытка чувств стал дергать и мять ее, как полено.

— Сват! — кричал он почти в ухо Меркулову. — Яка гарна дочка у тэбэ. Выкохалы, як цвиток. Вэсэла, ласкова. Старых почитае, дай бог усим такых дитэй. На тэбэ дуже похожа. А мий — оболтус. И тракторыстом робыв — угробыв машину, и шохвером — перевернувся. И женывся, та вже й разженывся, тильки гроши у нас вымогав. Та в бутылку дуже заглядае. Сын ридный. Тоби, сват, диты — як награда.

И заплакал, сморкаясь и вытирая кулаком глаза.

Потом Семен говорил с председателем колхоза, молодым рыжим парнем, хохлом, часто переспрашивавшим: «Шо вы говорите?!» И на душе у него становилось так, как после короткого летнего дождя — и земля, и трава, и деревья, и сам воздух становятся мягче, свежее, ласковее.

Поздно вечером, когда уже почти все гости разошлись, женщины, оставшиеся помочь Татьяне убрать посуду, стали в кружок и запели старинную казачью песню. Высокий и чистый голос легко взлетал и нежно растекался в ночную тишину:

Ой да, разродимая моя сторонка,

Ой да, разродимая моя сторонка…

Женщины подхватывали несколькими тонами ниже, «дишканили»:

Ой да, не увижу больше тебя я,

Ой да, не увижу больше тебя я.

Давно, чуть ли не в детстве, слышал эту песню Семен. А песня страстно рассказывала-выговаривала о тоске казака на чужбине, о предчувствии скорой смерти от свинцовой пули. Она была жалостлива и вместе с тем мужественна, в ней слышались нежность, и боль, и горячая любовь к далекой милой родине, к родной матери, к вольному тихому Дону.

В хватающих за сердце повторяющихся «ой да…» раскрывалась, распахивалась душа казака, тоскующего по родимой степи, по горячему ветру и солнцу, по бескрайним шляхам с хуторами и станицами, с затравевшими могильными курганами, с лазоревыми цветами…

И чудилось, что не пятеро-шестеро женщин поют, а многоголосый, слаженный хор под высоким небом. Жаворонком взлетал чистый и светлый одинокий голос, и за ним тихо, медленно, словно туман на некошеный луг спускались, замирая, басы.

Казалось, что молодой месяц, изогнувшись, чтобы получше расслышать песню, засиял еще сильнее.

Семен подпевал и плакал, не стесняясь слез. Впервые за много лет ему было так хорошо и легко на душе, точно полая вода прорвала и понесла все, что скопилось, застоялось и томило душу долгие годы…

А женщины пели.

notes

Примечания

1

Биоценоз — совокупность и взаимоотношения растений, животных и микроорганизмов на определенной местности, их приспособляемость к условиям окружающей среды.