Курган

Иногда у них выходили споры. Однажды Сергей потребовал, чтобы Меркулов сбрил бороду. Тот хотел отшутиться, но Сергей не отставал.

— На что она тебе? — возмущенно спрашивал он. — Зарос, как дьякон.

— Ничево, — смущенно отмахивался Семен. — Мне теперь на танцы не ходить.

— Рано в деды записался! Завтра чтоб сбрил.

Сергей купил бритвенный прибор, настольное зеркало. И Меркулов в конце концов сдался.

Оглядывая его белое, чисто выбритое лицо, Сергей хлопал в ладоши и смеялся:

— Ай да дядя Семка! А то носил этот веник. Скажи спасибо!

Несколько раз он водил Меркулова в кино, рассказывал все городские новости, и Меркулов дивился, откуда он узнаёт все. Словно век был горожанином. А он, Меркулов, толком ничего и не видел в городе.

Как-то раз за ужином Сергей сказал:

— Плохо ты живешь, дядя Сема.

— Это почему же? — удивился тот.

— Чего тут высиживать? Нам в колхозе мужики во как нужны!

— Я и тут привык.

— Не говори! У тебя вон глаза светятся, когда про земляков расспрашиваешь.

Семен посерьезнел и долго молчал, подперев голову руками.

— Тут плохо, а там, возле могил, еще хужей…

Сергей умолк, чувствуя, что неосторожно задел самое больное. Он больше не говорил на эту тему прямо, но исподволь всячески старался к месту и не к месту вспомнить о земляках. Он чувствовал, что Семен уже и сам не против вернуться и его надо только подтолкнуть.

Сергей любил аккуратность во всем, особенно в одежде. Старенькие и уже основательно поношенные рубашки его были всегда выглажены, туфли начищены. Брюки же были предметом особой заботы, он отутюживал их так, что они отливали металлическим блеском. Поначалу он и Меркулову гладил брюки, а потом, правда с немалым трудом, заставил и самого взять в руки утюг.

Меркулов однажды пожаловался:

— Ты, Серега, дюже бедовый, мне за тобой не угнаться. Ну к чему мне штаны наглаживать?

Сергей искренне возмутился и полчаса доказывал Меркулову, что он солдат и на него люди смотрят, что он должен быть чист и подтянут, как в строю.

— Да какой же я строевик с деревянной ногой? Сколько хожу на этом подпорке, а привыкнуть не могу.

Сергей внимательно посмотрел на деревяшку и хлопнул Меркулова по плечу:

— Я уже думал. Пора ее заменить. Погоди, я узнаю на протезном заводе, он тут рядом, через два квартала.

Опять-таки с немалым трудом и стараниями Сергей заставил Меркулова примерить и взять новый заводской протез и учиться ходить на нем. Он бдительно наблюдал за этим и все время рассказывал про летчика Маресьева, который на двух протезах выучился ходить.

Прошла зима. В конце марта Сергей заканчивал учебу. С утра до вечера он бегал по городу: записывал адреса новых друзей, скупал агрономические справочники, где-то раздобыл мешочек элитных семян и в мыслях весь уже был дома, в работе.

В последнюю неделю перед отъездом он получил письмо от матери.

«Дорогой сыночек, — писала она крупными буквами, старательно, как пишут школьники. — Мы живы и здоровы, и у нас новость: выходит замуж Маша. И не знаем, как быть — радоваться или горевать. Рано вроде отдавать, восемнадцать годков только. Жалко мне ее, день и ночь плачу. Да парень дюже хороший — и умный, и работящий, из Ольховки родом. Сваты уже были, обговорили все как следует. Люди они простые, уважительные. Свадьбу на пасху назначили. Какой твой совет будет — напиши. А на свадьбу обязательно ждем тебя с Семеном Игнатьевичем. Кланяйся и скажи, что мы будем рады ему, как родному».

Сергей еще раз пробежал глазами письмо, сдвинул брови и стал глядеть в окно, нервно притопывая ногой. Вся его тщедушная фигурка выражала возмущение. Он, как еж, разом выпустил все иголки.

— Машка… замуж! — шептал он прыгающими губами.

— Ай новости плохие? — осторожно спросил Меркулов.

— Хорошие! На, читай!

И Сергей стал ходить из угла в угол, чуть не подпрыгивая. Но, казалось, он еле сдерживал распиравшую грудь радость.

— Машка… замуж! — вопил он, точно собрался проклясть ее навеки. — Да ведь у нее еще под носом мокро! Вчера ведь еще лупил ее за гусят, от коршуна не устерегла. У нее цыпки на ногах, нос шелушится… Невеста! Отколола номер! Погоди, я вот приеду… А, дядь Сем? Как ты думаешь?..

Семен понимающе, серьезно слушал Сергея.

11

В Свечников выехали в конце марта. До райцентра добрались на поезде и на автобусе, а в райцентре, на маслозаводе, разыскали молоковоза из Свечникова и, вместе пообедав в чайной, на паре лошадей в тряской повозке отправились в хутор.

Дорога тянулась полем, через неглубокие балки, в которых кое-где белел грязный слежалый снег, через низкорослые дубовые перелески, через небольшие хутора и слободы. Веселил глаза сияющий солнечный простор, со свежими весенними запахами, с пламенеющей зеленью озимых, грачами, маслянисто-черной парующей пашней. Под копытами лошадей весело чавкала грязь, мирно повизгивали ступицы, мелодично перезванивались пустые бидоны в задке. На обочинах нахально, словно их наняли, кричали воробьи; даже в степенном редком карканье грачей угадывалось что-то ликующее, молодое, тревожащее душу. Кажется, и прошлогодний, сожженный морозами и почерневший от дождей бурьян приободрился и, поворачивая к солнцу головки-семенники, словно прислушивался к ветру — не затеял ли он недоброе.

Возница, старичок лет семидесяти, в резиновых сапогах, в большой армейской стеганке и заячьей шапке, был очень доволен, что везет городских пассажиров, которые угостили его в чайной стаканом вина, булкой и колбасой.

Семен похвалил лошадей. Несмотря на весну, они были гладки и упитанны, как осенью.

— Лошадки важные, — живо отозвался старичок. — Да пора их бросать — мочи нет бегать за ними. Вечером стреножу, выпущу на низы, а утром лови за десять верст. И бросал, был грех. Повоевал зиму с бабкой и опять подался в бригаду.

Семен весело слушал старика, с наслаждением вдыхал сырой, еще пахнущий старым снегом воздух, глядел на поля, на блестевшую лужами узкую дорогу как человек, впервые поднявшийся после долгой болезни.

Сергей спрыгнул на обочину и на краю поля сорвал пук сочно зеленеющей озими, протянул Меркулову.

— Это гостианум, его только на севере области сеют, — сказал Сергей, не упустив случая показать свою осведомленность. — Сорт, в общем, неважнецкий, натура слабовата. Нам теперь поурожайней озимые нужны.

Въехали в небольшой хутор, остановились у колодца с журавлем, напились воды.

Напротив, в большом захламленном дворе старый дед в валенках и полушубке чинил с пятилетним внуком ульи и складывал их в повозку, у которой оглобли торчали вверх, как усы у рака.

— Ишь, что весна-то делаеть, — сказал возница, снимая шапку и подставляя затылок солнцу. — И старые и малые выползають на свет божий. Кол под плетень забьешь и радуешься. Птица гнездо вьеть, зверь нору роеть, человек строить. Радость! Лошади вон и те иржуть, проклятые, спасу нет. А надысь гляжу: ребята свечниковские на проталине собрались. Сапоги поскидали и босиком носются, аж пятки мелькають. И, скажи, не хворають, земля-то — лед!