Лабиринт памяти

Грейнджер тяжело дышит и смотрит на него широко раскрытыми глазами, и Драко не может противиться желанию её поцеловать, потому что снова видит тот чёртов взгляд. Она отвечает на поцелуй, и едва заметно подаётся к нему бёдрами, и стонет в губы, чем заводит ещё больше, хотя Драко не думал, что это вообще возможно.

— Ответь сейчас же, пока не поздно! — почти кричит он, оторвавшись от неё.

— Да… уверена, — через несколько секунд отчаянно выдыхает Грейнджер, и он отпускает себя.

Драко смещается ниже и проводит языком вверх по внутренней поверхности бедра Гермионы, вырывая у той всхлип, а затем касается её губами. Он ласкает её то еле ощутимо, то усиливая движения и, похоже, находит правильный ритм, потому что у Грейнджер начинает прерываться дыхание и она стонет так, что Драко надеется — на класс наложено, помимо прочих, заклятие звукоизоляции. Его возбуждает её реакция, её запах и вкус, и, когда она в последний раз коротко вскрикивает, выгибаясь в спине, он почти стонет сам, чувствуя, как судороги сотрясают тело Грейнджер. Он ловит себя на мысли, что ещё никогда ни одна девушка не возбуждала его больше, чем та, что сейчас лежит перед ним, и тот факт, что она — Гермиона Грейнджер, грязнокровка, сосредоточение вбитых в его голову запретов, и пугает, и странно волнует его.

Драко не спеша поднимается, наблюдая, как Гермиона понемногу приходит в себя, и мягко притягивает ту за бёдра к краю стола. Он подходит к ней почти вплотную и замечает, как глаза Грейнджер слегка округляются и в них мелькает страх.

— Это немного больно… — неуверенно говорит Драко, вспоминая тот первый раз, когда он лишал девственности Пэнси несколько лет назад.

— Давай, — уверенно откликается Гермиона, и он делает небольшой толчок бёдрами, медленно продвигаясь вперёд и заглушая её вскрик поцелуем. Драко чувствует острую боль, когда входит почти до конца, ведь он ощущает, как Грейнджер наверняка до крови прокусывает его губу.

Он замирает в сомнении, глядя в искажённое болью лицо, но она еле заметно кивает, и он слегка подаётся назад, чтобы войти ещё раз, только ещё немного глубже. Драко начинает не торопясь двигаться, в то время как Гермиона тяжело дышит и впивается ногтями ему в спину, и от этого он едва сдерживается, чтобы не кончить. Он просто не может поверить своим глазам: то, о чём он так долго думал, представляя, тайно мечтая и ругая себя за это, происходит на самом деле. Вот она, Грейнджер — лежит под ним практически обнажённая, широко раскинув ноги, а он внутри, и это так восхитительно, охренительно, прекрасно, что на какой-то миг Драко забывает обо всём, отдаваясь ощущениям. Его приводит в чувство лишь её всхлип, и он, открыв глаза, понимает, что Грейнджер по-прежнему некомфортно. Тогда Драко, пристально смотря на неё, скользит пальцами к низу её живота и касается её так, что с губ Гермионы срывается стон. Он тут же чуть ускоряет движения бёдер, одновременно лаская Грейнджер, и с удовлетворением видит, как разглаживается напряжённая морщинка на её лбу, а к щекам приливает румянец.

Проходит совсем немного времени, и Грейнджер начинает стонать так, что Драко приходится проявлять недюжинную выдержку, чтобы не излиться в неё, и он терпит, крепко сжав зубы, усилием воли заставляя себя немного сбавить темп. Но когда он это делает, Грейнджер внезапно открывает глаза и сама подаётся бёдрами ему навстречу, тем самым окончательно сводя его с ума.

— Блять, что же ты делаешь… — рычит он, ускоряя темп, и грубо впивается в её губы, прикусывая, и в это самое мгновение ощущает, как она начинает извиваться под ним, достигая высшей точки.

И в это самое мгновение кажется, что всё вокруг взрывается, озаряется, а затем исчезает, оглушая Драко, когда он следует за ней.

***

Гермиона не может поверить, что сделала это.

Когда она уезжала на каникулы в Нору, то была уверена, что после возвращения в школу всё будет кончено. Она думала, что, встретив Рона, сможет забыть о Драко и о тех пугающих, неправильных вещах, которые она ему позволяла с собой делать. Она надеялась, что её отношение к нему станет прежним, и она больше не будет его хотеть.

Но она ошибалась.

Всё пошло совершенно не так. Когда Гермиона увидела Рона и ощутила его робкий поцелуй, она не почувствовала ничего. И это по-настоящему шокировало, ведь она ожидала испытать хотя бы что-то отдалённо похожее на те чувства, которые у неё вызывали поцелуи Драко, а потому сделала всё, чтобы остаться с Роном наедине, когда сама проявила инициативу и притянула того к себе, желая проверить снова. Рон удивился её внезапному порыву, но ответил на поцелуй, а ещё крепче обнял Гермиону, в то время как она сама отчаянно пыталась вызвать в себе хоть крупицу былого желания, но вместо этого ощущала лишь досаду и злость. Видимо, переживаемые ею эмоции выплеснулись в ещё более настойчивые движения губ, что Рону, очевидно, не понравилось, и, когда он сам её вскоре отстранил, она готова была расплакаться от отчаяния.

— Гермиона, я думаю, нам стоит остановиться, — сказал он, глядя на неё со смесью настороженности и сожаления. — Понимаешь, я не хочу морочить тебе голову. Я знаю, как для тебя важны отношения, и поэтому не хочу тебя разочаровать, ведь я… Я пока не готов, Гермиона. Прошло слишком мало времени.

У неё по лицу текли слёзы, и, наверное, Рон принял их за слёзы обиды, но на самом деле Гермиона плакала совершенно из-за другого: она просто понимала, что вся её влюблённость, которую она бережно хранила в сердце несколько лет, куда-то улетучилась, растворилась вместе с войной, отобравшей детство. Гермиона знала, что сейчас всем было не до отношений, в особенности Рону, который ещё не до конца оправился от смерти Фреда, и она принимала это. Но горечь ситуации заключалась в том, что ей самой, оставшейся без опеки родителей, которым она до сих не решилась вернуть память, без поддержки друзей, которые всё время были далеко, — ей, как никогда, хотелось ощущать, что она кому-то нужна. И странным образом Малфою удавалось удовлетворять эту её бешеную потребность, пусть и в особенной, извращённой манере, а ещё рядом с ним Гермиона вспоминала, что способна испытывать что-то, помимо боли, страданий и сожаления. Она чувствовала себя живой, хотя платила за это тем, что предавала свои же внутренние принципы, предавала друзей и близких людей, находя неожиданное утешение в объятиях бывшего Пожирателя Смерти, бывшего врага и человека, который ещё несколько месяцев назад стоял на стороне тех, кто убивал таких, как она.

Гермиона думала об этом все дни, проведённые в Норе, и ей казалось, она ходит по девяти кругам ада. Она видела потухшие лица всех членов семьи Уизли, впитывала в себя их боль и осознавала, что она беспомощна перед силой памяти, которая, словно прокравшись в углы, шептала, постоянно напоминала о Фреде. И хотя все искренне пытались вернуть в дом былую атмосферу веселья, всё же каждый ощущал: как раньше уже не будет, и, поскольку пока что смириться с этим не мог никто, все терпели поражение в борьбе за то, чтобы праздничные дни прошли, как подобает.

К концу каникул Гермиона чувствовала себя настолько подавленной, лишённой жизни, что возвращалась в школу в надежде убежать от ужасов прошлого, которые она будто заново пережила, глядя на постаревшее за несколько месяцев лицо Молли, на застывшую печаль в глазах Гарри и на внутренне сломленного Джорджа, который за все каникулы заговорил лишь дважды, но так ни разу и не улыбнулся.

Всю дорогу в Хогвартс Гермиона плакала, чувствуя себя полнейшим ничтожеством, потому что знала: она ничем не может помочь людям, которых любит всем сердцем. И она жаждала одного: чтобы у неё вышло помочь хотя бы самой себе.

Поэтому в миг, когда Гермиона увидела Малфоя, она едва не рассмеялась от горького осознания: он единственный, в ком она сейчас по-настоящему нуждается.

Он единственный, кто может заставить её забыть.

И она сделала это. Сделала без капли сожаления, окончательно убивая где-то внутри свои несбыточные девичьи мечты о том, как всё должно быть, с каждым жёстким поцелуем и грубой лаской разрушая наивные надежды на то, что в этот момент она будет испытывать нежность и любовь.

Она сделала это, потому что с отвращением признала: война уничтожила романтика в её душе. Испепелила былые желания и грёзы, исказила принципы и изрешетила представления обо всём.