Лечить нельзя помиловать

– Мой нос, – из приоткрывшегося рта хлынула кровь, запачкав ковёр. – Вы сломали мне нос…

– Так исцели его, – прошипели сверху, коротко пиная меня в бок.

Дубленка смягчила удар по ребрам, сделав его скорее унизительным, чем болезненным. Великий Авиценна, мне что, убьют здесь? Нет-нет, я не хочу умирать по прихоти долбанутых мажоров! Там же ещё ребенок… Его нужно вытащить из лап общественно-опасного психопата.

– Вставай! – истеричный женский оклик бухнул по голове набатом. – Вставай сейчас же, иномирная стерва!

– Да отстаньте вы от меня, – прогундосила я, кое-как приподымаясь на локтях. – Что вам надо?! Я просто врач, а не чудотворец! Обратитесь в больницу, я-то чем могу помочь?

– Встала и вылечила моего сына, – приказал мужчина, приподымая меня как тряпичную куклу над полом. – Бегом!

С шибанутыми опасными психами лучше не спорить. Дрожа от ужаса и ожидания новой боли, я приблизилась к постели и несмело тронула ребенка за руку. Холодная, как мрамор, белая ладошка безвольно покоилась на одеяле. Но стоило коснуться этой маленькой холодной ручки, как моя собственная ладонь внезапно потеплела. Настоящий каминный жар прокатился от локтя к пальцам, и вспышка из золотых блесток мелькнула в точке соприкосновения.

– У него метастазы в головном мозге, – неизвестно откуда взявшееся знание крепло с каждой секундой. – Вторичное поражение мозга на фоне развитого рака легкого.

Господи, откуда я это сказала? Но чем дольше держу пацана за руку, тем отчетливее понимаю, что жить ему осталось от силы неделю при самом благоприятном исходе. Увы, на такой стадии даже химиотерапевт бессилен, и облучать пацана сейчас – лишь мучить перед неизбежностью.

– Сожалею… господин аристократ, – чем патологоанатом не шутит, когда акушеры работают, – медицина бессильна.

И неудивительно, что следующий пинок сшиб меня с ног. Налитые кровью дурные глаза навсегда отпечатались в памяти, в то время как тело молча сносило удары, прикрывая руками голову. Удар, ещё удар! От боли в голове даже прояснилось: сгруппироваться в калачик, постараться прижаться лицом в мягкие полы одежды и не дать себя слишком сильно покалечить. А лучше притвориться мёртвой.

– Хватит! – пронзительно закричала женщина. – Ты убьешь её! Заклинатель не ошибается, пусть лечит.

И снова давление на горло, снова кулем лечу на кровать к ребенку с остановившимся взглядом. Гиппократ-батюшка, помоги!

В карих глазах дитя гибла Вселенная. Тяжело всхлипнув от саднящей боли в ребрах, я сжала почти призрачную ладошку в руках и просто закрыла глаза. Как? Как, как, как?! Что я могу сделать, если метастазы проникли так глубоко? У меня же с собой ничего нет! Да и что ему поможет? Только обезболивающее! Вот был бы у меня способ облегчить ему боль… И себе. И даже этим двум оглоедам в дурацких костюмах, которые, наверное, слегка рехнулись от страха и эмоциональной боли за сына. Вылечить всех нас от этой тупой безнадежной боли.

– Если он умрет, ты – следующая, – предупредили сквозь шум в ушах.

Я знаю. Понятия не имею, чем помочь мальчишке, но участь моя незавидна – это стало ясно по первому пинку. Кажется, одно из ребер треснуло. Удивительно, откуда мне известно? Но трещина также отчетлива, как и безнадежность маленького пациента. Меня не выпустят отсюда живой, если безжизненные карие глаза закроются навсегда.

«Пожалуйста, не умирай», – я взмолилась из последних сил, прижимая маленькие пальчики к собственным губам. Кровь и слёзы смешались на коже умирающего пацана. Вот бы снова его согреть золотым жаром, как тогда…

«Согрей» – безэмоционально откликнулись мне.

– Ч-что?.. – я непонимающе обернулась на разозленных психов.

«Пожелай», – настойчиво повторил чужой голос. Ни мужской, ни женский, он раздавался сразу отовсюду. Пожелать? Я желаю! Я очень-очень-очень желаю, чтобы этот ребенок полностью выздоровел, а меня отпустили на свободу! И если понадобится отдать тепло моего тела, чтобы эта хрупкая ладошка согрелась, я… Я готова!

– Она светится, – изумленно выдохнула женщина, некрасиво тыча пальцем куда-то в одеяло. – Смотри, её руки светятся! Магия исцеления зеленая, почему она светится золотым? Сетр убереги нашего сына… Это иномирное целительство?

Но мои глаза не открывались, словно их залепили скотчем. Одно только всепоглощающее тепло простиралось от края до края сознания, затапливая меня, пацана, его поехавших родителей – всех, кто был рядом. И не успела я изумиться, как губы сами разомкнулись:

– Согласен ли ты, отец сего чада, воздать богам за его исцеление, смиренно принеся в жертву то, что потребуют небожители?

– Я согласен! – без раздумий взревел долговязый папаша-урод.

С чем вас и поздравляю. А я полетела в пустоту. Чао-какао, как говорится! Вместо бескрайнего золотого света на веки навалилась темнота, и лишь мягкая перина под головой сориентировала: я рухнула навзничь в чужой спальне. И шум в ушах не прекращается, оглушая, выматывая, дробя череп гулом неслышных голосов, смехом, сожалением… Болью. Моей. Чужой. Болью каждого человека на всем белом свете, во всех мирах, во всех измерениях. И тех, кто давно умер, и тех, кто еще не родился. Пока существует время, люди будут страдать от боли, и я буду страдать вместе с ними.

Но есть путеводная ниточка, хрупкий мостик, дощечка над каньоном боли – путь наверх к бессмертным небожителям, не знающим увечий, ран, инфекций, болезней.

– Мама? – непритворно удивленный детский голосок мелькнул и пропал.

А я все ещё боюсь открыть глаза, притворяясь почти умершей. Кто знает, к чему привело это безграничное золотое тепло?

Но моим обидчикам уже неважно. Тошнотворная слабость накатила также внезапно, как темнота, лишая сил сопротивляться. Чьи-то грубые руки тряхнули меня за плечи, взвалили и потащили вниз – открыть глаза всё ещё не получалось. Глаза разлепились в тот момент, когда короткий полёт закончился ударом об мягкую сырую землю. Последнее, что мелькнуло перед приподнятыми ресницами, – черные мужские ботинки, исчезнувшие за огромными коваными воротами.

А потом неуютные чужие небеса разверзлись, и хлынул дождь.

Глава 46

– Я его в порошок сотру, – на бледном лице капитана вздулись вены. – Назови его имя, и этот ублюдок будет умолять о смерти.

– Не могу, – натянутая улыбка вот-вот грозилась треснуть. – Я отказалась от мести.

Сердце заходилось в беспрестанном канкане неизвестного происхождения: то ли воспоминания разбередили душу, то ли глаза Его Гвардейшества, смотрящие на меня с болью и состраданием. Будь на его месте кто другой, так бы и сказала: «Не надо меня жалеть, лучше помогите материально». Однако деятельное сочувствие Алеона даже приятно и ничуть не бьет по гордости.