Леди полночь

– Что? Почему ты сделал это?

Марк ничего не сказал, только посмотрел на нее.

– Твоя рука, - сказал он.
– Она кровоточит.

Эмма посмотрела вниз. Он был прав: рана задела сосуды.

– Ничего страшного.

Он потянулся, чтобы взять ее руку в свою, и пристально вгляделся в кровь.

– Я могу нанести тебе Иратце, - сказал он.
– Просто, если я не хочу видеть руны у себя на коже, не значит, что я не могу рисовать их на других.

Эмма отдернула руку.

– Не волнуйся об этом, - попросила она, вернувшись к рассматриванию лестничной площадки.

– Как насчет следующего раза?
– спросил Тай.

– Нам необходимо вызывать Конклав. Мы не можем справляться с этим самостоятельно или ожидать, что Малкольм всегда будет рядом.

– Конклав не может знать, - сказал Джулиан.

– Джулс, - одернула Ливви.

– Я имею в виду, все мы понимаем это, но неужели нет другого варианта; я думаю, Конклав уже должен был понять, что Марк - наш брат...

– Я позабочусь об этом, - сказал Джулиан.

– Что, если они вернутся?
– пропищала Дрю тоненьким голоском.

– Ты доверяешь мне?
– спросил Джулиан мягко. Она кивнула.
– Тогда не волнуйся об этом. Они не вернутся.
– Эмма выдохнула, как только Джулиан отправил детей наверх. Он стоял, наблюдая, как они уходят, а затем вернулся к столовой. Эмма отошла далеко от двери и села на один из стульев с высокими спинками, когда Джулиан вошел в комнату.

Люстра из ведьминого огня ярко сверкнула: неумолимо резкий белый свет разлился по комнате. Джулиан закрыл дверь позади него и прислонился к ней. Его сине-зеленые глаза сверкали на фоне бледного лица. Когда он поднял руку, чтобы убрать волосы со лба, Эмма увидела, что его пальцы кровоточили в местах, где он сгрыз ногти вплоть до гипонихия.

Гипонихий. Она узнала этот термин у Дианы, наблюдающей, как Джулиан до крови грызет ногти, в то время как Тай и Ливви практикуются в учебной комнате.

– Грызение ногтей вплоть до гипонихия не поможет ему научиться держать меч, - отметила Диана, и Эмма пошла искать значение слова.

Гипонихий: мягкая, нежная плоть под ногтем. Также означает «живущий», как в фильме «Быстрый и мертвый».

Она не могла не думать о нем, о том, что им делать со всем этим; Джулиан как будто пытался болью подавить что-то важное, привести в порядок мысли, так или иначе. Она знала, что он делал это, если был расстроен и обеспокоен: когда Тай был недовольным, когда у дяди Артура была встреча с Конклавом, когда Хелен звонила, и он сказал ей, что все было прекрасно, и она и Алина не должны волноваться, и да, когда он понял, почему они не могли вернуться с острова Врангеля.

И он делал это сейчас.

– Джулиан, - сказала Эмма.
– Ты не должен делать этого, если не хочешь. Ты ничего не должен говорить нам...

– Должен, фактически, - сказал он.
– Я должен рассказать вам кое-что и прошу вас не прерывать меня. После этого я отвечу на любые вопросы, которые вы зададите. Хорошо?

Марк и Эмма кивнули.

– После Темной войны только из-за дяди Артура они позволили нам вернуться сюда, в наш дом, - говорил Джулиан.
– Именно потому, что у нас был опекун, нам разрешили остаться вместе. Опекун, который был связан с нами, не слишком молодой или слишком старый, кто-то, готовый заботиться о шести детях, способный понять, чему они обучены и чему способны обучиться. Никто больше не подходил на эту роль, кроме Хелен, но она была сослана...

– А я ушел, - сказал Марк горько.

– Это не твоя ошибка...
– Джулиан остановился, глубоко вздохнул и покачал головой.
– Если ты хочешь, - начал он, - если ты хочешь что-нибудь сказать, то говори, я все выдержу.

Марк опустил подбородок.

– Извините меня.

– Даже если бы тебя не схватили, Марк, ты был слишком молодым. Только достигший восемнадцати лет может управлять Институтом и быть опекуном детей.

– Джулиан мельком взглянул вниз на свои руки, как будто находясь во внутренней борьбе, и затем оглянулся назад.
– Конклав думал, что дядя Артур будет тем опекуном. Как и мы. Я думал так, когда он приезжал сюда, и даже в течение многих недель позже. Возможно, месяцев. Я не помню. Я знаю, что он никогда даже не пытался узнать хоть одного из нас, но я сказал себе, что это не имеет значения. Я сказал себе, что нам не нужен опекун, который любил бы нас. Просто кто-то, кто держал бы нас вместе.

Его взгляд был сфокусирован на Эмме, и следующие слова, которые он произнес, казалось, были адресованы только ей.

– Я думал, что мы любили друг друга достаточно сильно. Но для него это не имело значения. Возможно, он не был привязан к нам, но он все еще был хорошим хранителем Института. Спустя какое-то время он начал спускаться вниз все реже и реже, письма от других Институтов и звонки от Конклава оставались без ответа, и я понял, что это стало серьезной проблемой. Вскоре после подписания Холодного мира, территориальные споры буквально разорвали город, вампиры, оборотни и колдуны делили то, что раньше принадлежало Волшебному Царству. Нам постоянно наносили визиты, писали письма с требованием решить проблему. Я пошел на чердак, принес Артуру еды и попросил его разобраться с этим прежде, чем Конклав вмешается. Я знал, что произошло бы, если бы они прибыли. У нас больше не было бы ни опекуна, ни дома. А потом...

Он глубоко вздохнул.

– Они послали бы Эмму в новую Академию в Идрисе. Они давно хотели это сделать. Остальных отправили бы в Лондон, скорее всего. Тавви был просто ребенком. Они отдали бы его другой семье. Как и Дрю. Что касается Тая - представляю, что они сделали бы с Таем. На тот момент они бы могли... нет, они запихнули бы его в класс простецов в Академии и отделили от Ливви. Это убило бы их обоих.

Джулиан спокойно подошел к портрету Джесси Блэкторна и посмотрел в зеленые глаза предка.

– Тогда я просил Артура отвечать на запросы Конклава, делать что-нибудь, показывающее, что должность главы института - это его. Письма и срочные сообщения накапливались. У нас не было оружия, а он и не реквизировал его. У нас заканчивались клинки серафима. Я поднялся наверх однажды ночью, чтобы спросить его...
– Его голос надломился.
– Чтобы спросить Артура, подписал бы он письма, если бы я написал в них о территориальных спорах, и нашел его на полу с ножом. Он порезал кожу на себе, сказав, что это освободит зло.

Он стойко смотрел на портрет.

– Я перевязал его. Но после этого я поговорил с ним и все понял. У дяди Артура другая реальность, не схожая с нашей. Он живет в сказочной стране, где иногда я - Джулиан, а иногда - мой отец. Он говорит с людьми, которых нет рядом с ним. О, бывают времена, когда он осознает, кто он и где он. Но это редкость. Есть плохие периоды, где он не узнает ни одного из нас в течение многих недель. Когда его разум проясняется, можно подумать, что он идет на поправку. Но этого никогда не случится.

– Ты говоришь, что он безумен, - заметил Марк. Безумие. Это слово у него ассоциировалось с наказанием Фейри: фактически, они внушали безумие, разрушали ум. Сумеречные охотники называли это невменяемостью. Эмма могла подобрать несколько значений, подходящих к одному слову - нечто, оставшееся от просмотра фильмов и прочтения книг примитивных. Это был менее жестокий и абсолютный способ думать о тех, чей разум работал по-другому, чьи мысли причиняли им боль и страх. Но Конклав был жестоким и не терпящим компромиссов. В Кодексе написано, как должны жить нефилимы. Закон суров, но это - Закон.