Легенда о черном алмазе
Шрифт:
– Будешь киснуть - Старшому доложу. Он за такие слабости не хвалит.
Анка тихо всхлипнула:
– Мне ту старушку жалко: может, это у нее последняя картошка.
Косте тоже стало жаль старушку, а заодно н Анку, и, чтобы утешить ее, он пообещал:
– Пусть немножко поубавится дел, мы раздобудем где-нибудь невод, наловим рыбы, и я той бабушке две самых больших щуки отнесу.
Кудряшка перестала всхлипывать:
– А почему две?
– Ну, как ты не понимаешь - одну от меня, другую от тебя.
– А от Емельки?
– не унималась Анка.- Без него мы с неводом не управимся.
– Ладно,- согласился Костя.-
Они миновали последний домишко окраины и вышли в открытое поле, где на отлогом откосе, у старого шурфа… Что там происходило, у старого шурфа? Костик даже присвистнул:
– Гляди, какая туча!..
Анка уставилась в небо, но он встряхнул ее за плечо:
– Туча людей, поняла?.. Вон там, у шурфа.
Они разом бросились к чернеющей вдали толпе, а за ними с лаем погналась дворовая собачонка. В другой раз Костик непременно наказал бы такую задиру, но сейчас было не до нее: споткнувшись о камень в жухлой траве и сбив колено, он услышал словно бы дружный вздох, отдельные выкрики, потом нарастающий гул голосов, дробные рукоплескания и… хохот.
Костик с разбегу врезался в толпу, сразу же наткнулся на тупой и упрямый локоть, присел, проскользнул у кого-то меж ногами, извернулся и протиснулся в первый ряд. И увидел, вставая, черный провал шурфа, а над провалом, будто струна, дрожала и пружинила натянутая до отказа веревка. Было что-то живое в коротких рывках, в покачивании, в движении веревки снизу вверх, из непроглядной глубины к свету дня, к мощному бревну, перекинутому над пропастью.
С одного взгляда на лица людей, застывших в немом ожидании, Костик понял: кого-то поднимали из шурфа. Он успел подумать: кто же туда угодил? Ежели человек, так разве он уцелел бы?..
И, словно в ответ на его испуг и смятение, из черной глубины донесся дикий и надсадный крик, а вслед за ним знакомый и неожиданно веселый голос:
– Экая тварь, орал бы и орал… Ну, не трепыхайся, растяпина!..
Как же было не узнать голос Василия Ивановича! Да пусть он вознесся бы за тучи и подал оттуда лишь возглас, Костик сказал бы тотчас: «Бочка!» Случалось, иногда он размышлял о странной фамилии Василия Ивановича: такой богатырь, а фамилия вроде бы насмешливая. Мысль об этом мелькнула в сознании Костика, чтобы тотчас же смениться другой: почему из шурфа были слышны два голоса - резкий, надсадный, без слов, и добродушный, с улыбчивым оттенком, голос Василия Ивановича?
На этот раз Костику и Анке повезло: они прибыли к шурфу в решающую минуту, когда бравый лейтенант уже почти возвратился из своей опасной экспедиции.
Почти возвратился… До поверхности оставалось еще три-четыре метра. Еще одно дружное усилие тех четырех парней, которые, обливаясь потом, мягко и равномерно выбирали веревку из глубины, и Василий Иванович осветился солнцем. Он уже успел что-то сообщить людям наверху, и Костя ощущал в этой напряженной толпе как бы проблески радости. Значит, дела у лейтенанта шли неплохо, и веселая нотка в его ровном голосе это подтверждала.
А что за подросток выскользнул из толпы, упал, спружинил на сильных руках и заглянул в обрыв, за кромку шурфа?
Раздался пронзительный женский крик:
– Остановите мальчишку!..
Другие обозвали подростка «дьяволенком», «сумасшедшим», «шальным», а коренастый бородач ловко и крепко схватил его за ноги и оттащил от шурфа. Костик узнал Старшого и стал протискиваться
к нему. Задача оказалась нелегкой: видимо, решив, что у мальчишки какая-то нервная причуда, трое ладных дядек негрубо, но надежно обнимали Емельку.– Да пустите же меня к моему братику!
– завопил Костя так пронзительно, что люди перед ним расступились.- Пустите, я отведу его домой…
Дисканту Костика отозвался другой заливистый голосок:
– Кто там обижает моего братика?.. Не смейте его трогать… Я за него отвечаю… Я!..
Это кричала Анка, тоже пробиваясь к Емельке. Перед ней отступали охотнее, нежели перед Костей.
Пожилая женщина сказала:
– Зря иные судачат, будто у нашей детворы свары да несогласия. Вон как те двое любят своего братика!..
Анка тихо спросила:
– Что ж это ты, Старшой, так сумасбродно к пропасти кинулся? Один неловкий шаг и…
Емелька взъерошил ее кудряшки, похожие на тонкую березовую стружку.
– Мне показалось… Ты знаешь, сколько в нашем Иваныче весу? Он сам говорил - сто двадцать килограммов!..
Вот мне и послышалось, будто бревно это треснуло и за скрипело…
– А чем ты помог бы ему?
– хмыкнул Костик сердито.
Емелька тряхнул кулаком:
– Да я за Василия Иваныча… Я не устрашился бы…
Чего не устрашился бы Емелька, они так и не услышали.
Толпа разом сдвинулась с места, шумно вздохнула, ахнула, затаилась и, словно собрав силенку, так громко грянула «ура!», что Костя зажмурился, а Анка покачнулась. Емельке почудилось, будто ее подбросила и тут же поставила наземь невидимая могучая волна. Под ноги ему подвернулся камень, крупный и плоский обломок песчаника, и Старшой привстал на него. Он отчетливо видел, как из плотного пласта непроглядной тьмы в сиянии солнечного света рывком протянулась рука. Она появилась и быстро, накрепко перехватила толстое пеньковое плетение пряди, замерла в напряжении, потом выдвинулась из темени по локоть, по плечо…
Рядом с рукой появилось нечто белое, гибкое, живое, плотно охваченное рукавом милицейского кителя. Емелька увидел продолговатую птичью голову с ярким розовым клювом. Тот клюв раскрылся, и над толпой пронесся надсадный и картавый крик. Емелька невольно стал протирать глаза: уж не причудилось ли? Что за чудовищная птица обитала на дне шурфа? И как Василий Иваныч один в той гиблой глубине решился схватить ее, усмирить?..
А чудовищем оказался самый обыкновенный домашний гусь, который бродил со своей стаей где-то поблизости и случайно сорвался в шурф. Сколько переполоху из-за какого-то гусака, каким чудовищным воплем показался людям его и действительно жесткий голос, искаженный пустотами подземелья…
Наконец Василий Иванович весь объявился перед народом, и первое, что сделал, высоко подбросил над толпой свою добычу. Птица трепыхнулась и расправила крылья, пытаясь лететь, однако силенок для полета не хватило, и ее осторожно приняли чьи-то руки. Высвобождаясь из веревочной петли и весело жмурясь от солнца, Василий Иванович спросил:
– Найдется ли хозяйка этого растяпы?..
Дружная и шумная толпа кружила вокруг Василия
Ивановича, будто в вальсе. Сколько рук он пожал, сколько ощутил похлопываний но плечам и по спине и сколько похвальных, удивленных, восторженных слов услышал!