Лекарь Империи 10
Шрифт:
Ее палец переместился на нижний график.
— А вот сейчас… Боже мой, посмотрите на это!
График пульсировал жизнью. Четкие, ритмичные волны накатывали одна за другой, как морской прибой.
— Альфа-ритм! Восемь-двенадцать герц, амплитуда тридцать микровольт! И смотрите… вот они! — она ткнула в характерные, короткие всплески на графике. — Сонные веретена! Частота двенадцать-четырнадцать герц, продолжительность полторы секунды! К-комплексы! Это паттерн второй стадии здорового, физиологического сна! Ее мозг не просто выжил — он активно восстанавливается!
Я смотрел
Не просто облегчение. Это была чистая, незамутненная радость ученого, видящего, как его самая безумная гипотеза подтверждается на практике.
Ее мозг не просто выжил. Он перестраивался. Перезагружался. Искал новые пути в обход поврежденных участков. Нейропластичность во всей своей красе. Миллиарды нейронов выстраивали новые связи, как муравьи, восстанавливающие разрушенный муравейник.
— Продолжайте мониторинг, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Хочу видеть динамику каждые тридцать минут. И особое внимание на эпилептиформную активность. После такого вмешательства риск судорог…
— Я знаю, — Астафьева уже настраивала параметры тревоги. — Любые острые волны, спайки, комплексы «пик-волна» — сразу сообщу.
Краем глаза я заметил движение. Неволин сделал шаг в палату. Потом еще один. Он подошел к монитору, склонился над ним. Его глаза бегали по графикам, анализируя, сравнивая, оценивая.
Молчание растянулось. Тридцать секунд. Минута.
— Можно копию? — спросил он наконец. Голос был хриплым, словно он очень долго молчал. — Для… для анализа.
Астафьева молча кивнула и нажала несколько кнопок. Принтер рядом с ней зажужжал, выплевывая длинные метры бумаги с извивающимися линиями графиков.
Неволин взял распечатку, аккуратно свернул и сунул во внутренний карман своего наспех наброшенного халата. Затем он повернулся ко мне. Наши взгляды встретились.
— Чудо, — сказал он тихо. — Настоящее медицинское чудо. Вы сделали невозможное, Разумовский.
И, не дожидаясь ответа, развернулся на каблуках и вышел. Спина была идеально прямой, плечи расправлены. Но я видел — они дрожали. Едва заметно, но дрожали.
— Ого! — присвистнул в моей голове Фырк. — Старый павлин признал поражение! Это, двуногий, дороже любой Нобелевки! Запиши этот день в календарь — академик Неволин признал, что ошибался!
— Доронин! — я повернулся к инженеру. — Какие показания с зонда? Температура в зоне воздействия?
— Проверяю… — он подключил какой-то прибор к своему планшету, и на экране побежали цифры. — Минус пятьдесят три градуса в эпицентре! Ледяная сфера держится! Тает медленно, примерно два градуса в час. При такой скорости полное размораживание займет не меньше суток.
— Отлично. Опухоль будет отмирать постепенно, без массированного выброса токсинов. Организм успеет их метаболизировать.
— Гениально! — Доронин подпрыгнул от возбуждения. — Криоабляция вместо термоабляции! Это же революция! Я напишу статью! Нет, цикл статей! Или монографию!
Легко увлечься. Легко поверить, что ты человек, сотворивший чудо. Но я просто лекарь. И моя работа не заканчивается статьей в журнале. Она заканчивается тогда,
когда пациент уходит домой на своих ногах. А до этого еще очень, очень далеко.— Сначала пациентка должна выздороветь, — осадил его я. — Потом будем революции устраивать.
Матрона Егоровна фыркнула, раскладывая стерильные салфетки.
— Мальчишки. Все вы мальчишки. Даже с сединой. Готовы мир перевернуть, лишь бы доказать, что вы самые умные.
Но в ее голосе не было привычной едкости. Скорее… теплота? Усталое одобрение?
От Матроны Егоровны это было равносильно ордену «За заслуги перед Отечеством». Она видела сотни хирургов — гениев и бездарей, смельчаков и трусов. И если она считает тебя не просто «мальчишкой», значит, ты сдал самый главный экзамен.
— Так! — я посмотрел на часы на стене. — Тридцать две минуты. Заканчиваем базовые процедуры.
Ровно через час, как и обещал, я вышел в наблюдательную. Император сидел на неудобном больничном стуле, уронив голову в ладони.
Могущественный правитель ста пятидесяти миллионов подданных, человек, чье слово было законом, выглядел как любой другой отец в приемном покое реанимации — потерянным, разбитым, абсолютно беспомощным.
Васнецов стоял у окна, его янтарные четки щелкали в бешеном, лихорадочном ритме. Анастасия Шелестова сидела в углу, сжавшись в комок; ее обычно идеальная прическа растрепалась, а под глазами размазалась дорогая тушь.
Эмоциональная мясорубка этой ночи не пощадила никого.
Все они подскочили, когда я вошел.
— Как она? — Император бросился ко мне, его движение было резким, почти отчаянным. — Что с ней? Почему она снова заснула? Это плохо? Это хорошо? Говорите же!
— Ваше Величество, — я мягко взял его под локоть и усадил обратно на стул, жестом приглашая сесть тоже. — Все процедуры завершены. Послушайте внимательно.
Он сел, но весь подался вперед, впившись в меня взглядом, в котором смешались страх и надежда.
Нужно говорить просто. Без терминов. Без «паттернов сна» и «стволовых структур». Ему сейчас нужна не лекция по нейрофизиологии, а уверенность. Четкая, простая метафора, за которую он сможет уцепиться.
— Энцефалограмма показывает здоровый, глубокий сон. Не кома — именно сон. Все жизненные показатели в пределах возрастной нормы. Внутричерепное давление стабильно. Отека нет.
— Но почему она спит? Она же проснулась! Сказала… — Голос сорвался на последнем слове, полном боли и восторга.
— Представьте, что мозг — это компьютер, — я искал аналогию, которую он точно поймет. — Сложнейший биологический компьютер. Последние сутки он работал на запредельной мощности, борясь с опухолью. Потом — критическая системная ошибка, почти полный крах системы. Мы провели… скажем так, экстренное восстановление. Заменили поврежденные файлы, удалили вирус.
Он внимательно слушал, кивая, его лицо стало чуть более осмысленным.
— Теперь этому компьютеру нужна перезагрузка. Полная, глубокая перезагрузка. Дефрагментация диска, очистка реестра, восстановление системных файлов. Это занимает время. Но это абсолютно необходимо для дальнейшей стабильной работы.