Лекарь Империи 9
Шрифт:
— Что понял? — напряженно спросила Кобрук.
— Последовательность! Снегирев зашифровал последовательность добавления компонентов в порядке упоминания проблем в его исповеди!
Я схватил кусок мела, бросился к доске, одним движением рукава сметая список неудачных попыток Арбенина.
— Смотрите! СМОТРИТЕ! Первая проблема, которую он упоминает — стабильность! Что в нашем списке отвечает за стабильность системы, предотвращает образование сгустков и агрегацию частиц?
— Гепарин? — неуверенно предположил Серебряный. — Антикоагулянт предотвращает агрегацию…
—
— Интерферон! — подхватила Кобрук, ее глаза загорелись. — Он блокирует рецепторы, мешая вирусу проникнуть в клетку!
— Да! Интерферон второй! Третья проблема — устойчивость к иммунитету! Что модулирует иммунный ответ, не давая ему сойти с ума, но и помогая бороться?
— Дексаметазон! Дексаметазон! — подпрыгивая от возбуждения, завопил у меня в голове Фырк.
Картина складывалась! Как пазл, где вдруг все разрозненные кусочки встают на свои места!
Я продолжал выписывать последовательность, сопоставляя каждую проблему из исповеди с компонентом:
— Четвертая проблема — накопление токсинов в легких. Ацетилцистеин — муколитик и антиоксидант, он выводит токсины! Пятая — поражение нервной системы. Шестая — клеточное истощение и старение.
— Бред! — рявкнул Арбенин с экрана. — Полный, абсолютный бред! Это алхимические домыслы! Наука так не работает, Разумовский! Нельзя выводить биохимическую последовательность из литературного текста!
— А пропорции? — спросил Серебряный, полностью игнорируя возмущение Арбенина. — Даже если последовательность верна, без точных пропорций…
И тут меня осенило второй раз. Еще сильнее. Как контрольный выстрел.
— Зеркальное отражение!
— Что? — не поняла Кобрук.
— Снегирев же описывает, КАК он создавал вирус! С точными концентрациями! «Добавил 0.5 молярный раствор»… «Увеличил концентрацию в три раза»… Он дает нам пропорции для создания ЯДА!
— И? — нетерпеливо спросил Серебряный.
— А антидот — это ПРОТИВОЯДИЕ! Обратное яду! Значит, нужно инвертировать пропорции! Где он пишет 0.5 молярный — мы берем 2 молярный! Где увеличил в три раза — мы уменьшаем в три раза!
Гениально и безумно одновременно.
Использовать инструкцию по созданию яда для создания противоядия. Математическая инверсия. Минус на минус дает плюс. Это либо прорыв, либо бред сумасшедшего. Но другого варианта у нас нет.
— ЧУШЬ СОБАЧЬЯ! — взорвался Арбенин. Его аристократическое лицо покраснело, монокль соскочил с глаза и повис на золотой цепочке. — Это не математика, Разумовский! Это БИОХИМИЯ! Сложнейшие белковые взаимодействия! Нельзя просто взять и инвертировать пропорции! Это как… как пытаться получить живого человека, вывернув труп наизнанку!
Милое сравнение. Но в чем-то он прав. Это безумие. Но безумие — единственное, что у нас осталось.
— Снегирев был не только ученым, — неожиданно вмешался Серебряный. Его голос был задумчивым. — Он был мистиком. Алхимиком старой школы. Для них символизм был так же важен, как эмпирика. Принцип подобия,
принцип противоположностей… Я бы проверил теорию господина лекаря Разумовского.— Да вы оба спятили! — Арбенин снова вскочил, начал мерить шагами свою стерильную лабораторию. — Это противоречит всем законам биохимии! Всем принципам научного метода!
— У вас есть вариант лучше? — холодно спросил я. — Вы пять часов перебираете варианты. Сколько успешных?
— Это вопрос времени…
— Которого у нас НЕТ! У Мишки максимум десять часов! У вас есть десять часов, чтобы найти решение методом перебора?
— Нет, но…
— Тогда проверьте мою теорию! Что вы теряете? Одну попытку из сотен!
— Не отвлекайте меня идиотскими домыслами! — Арбенин отвернулся от портала. — Я продолжу систематический поиск. Это ЕДИНСТВЕННЫЙ научный метод!
Изображение начало тускнеть, подергиваясь помехами — он прерывал связь.
— Эдмунд, — голос Серебряного стал ледяным. — Проверь. Теорию. Целителя.
— Или что? Опять будешь угрожать? — донеслось из угасающего портала.
— Нет. Ты меня и так знаешь.
В портале повисла долгая, тяжелая пауза. Арбенин стоял спиной, его плечи были напряжены.
— Ладно, — наконец глухо сказал он. — ОДНА попытка. Чтобы доказать, что это бред.
Он вернулся к своему столу и с яростью начал вводить новые данные в симулятор.
А я сел обратно в кресло, чувствуя, как накатывает ледяная волна усталости и бессилия.
Что-то было между ним и Серебряным. Но сейчас для меня это не имело значения.
Время уходит. Каждая минута — это чьи-то легкие, заполняющиеся кровью. Чье-то сердце, останавливающееся от гипоксии. Чей-то ребенок, умирающий на руках у родителей.
Фырк подполз ко мне по столу и ткнулся носом в руку.
— Эй, двуногий. Не падай духом. Твоя теория логична. Безумна, но логична. А безумная логика — фирменный стиль Снегирева.
— Если я ошибаюсь, Мишка умрет.
— Если ты прав, он выживет. Фифти-фифти. Нормальные шансы для лекаря.
Для лекаря — да.
Для отца, ждущего в ста километрах, — нет.
Для шестилетнего мальчика, который хочет снова увидеть папу, — нет.
Для меня, взявшего на себя эту ответственность, — нет.
Телефон на столе взорвался звонком, как граната в тишине окопа. Номер реанимации. Мое сердце ухнуло куда-то вниз.
Мишка. Что-то с Мишкой. Плохое. Очень плохое, иначе бы не звонили.
— Слушаю! — я схватил трубку до второго гудка.
— Илья Григорьевич! — голос дежурной медсестры дрожал от едва сдерживаемой паники. — Мишка! У него фибрилляция! Лекарь Кашин просит срочно вас!
Я не помню, как вскочил. Не помню, как выбежал из кабинета. Помню только, что опрокинул кого-то в коридоре — кажется, санитарку с подносом лекарств — и не остановился, даже не обернулся. Грохот разбитого стекла и звон ампул остались далеко позади.
Фибрилляция желудочков. Сердце не бьется — оно дрожит как желе в предсмертной агонии. Кровь не циркулирует. Мозг без кислорода. Четыре минуты до необратимых изменений. Шесть — до смерти мозга.