Лекарь Империи 9

Курочкин в терапии — у него своя очередь умирающих. Крамер в неврологии вчера потерял сознание прямо во время люмбальной пункции, его самого увезли в реанимацию с гипертоническим кризом. Остальные… остальные либо заболели, либо сбежали. Героев мало. Трусов всегда больше.

В коридоре его ждал персональный ад, оформленный в больнично-зеленых тонах. Три каталки выстроились вдоль стены как солдаты на плацу. Только вместо ружей у них были капельницы, а вместо касок — кислородные маски.

На первой каталке — женщина. Шаповалов автоматически начал диагностику, даже не подходя ближе. Сорок пять, может пятьдесят лет. Ожирение второй степени. Лицо желтоватое — механическая желтуха. Держится за правый бок, под ребрами. Дышит поверхностно — боится сделать глубокий вдох, это усилит боль. Симптом Мерфи положительный, готов спорить. Острый холецистит, возможно, уже с перфорацией. Час на операцию, если повезет. Если желчный не лопнет прямо на столе.

Вторая каталка. Третья…

Проклятая арифметика медицины катастроф. Женщина может подождать. Старик безнадежен. Парень — самый экстренный, и у него есть шанс. Если успеть. Если…

Он принял решение. Шагнул к каталке с парнем.

В этот момент в кармане халата завибрировал телефон. Муром. Разумовский.

Он выхватил трубку как утопающий хватает спасательный круг.

— Разумовский? Новости?

Пауза на том конце. Плохой знак. Очень плохой.

— Игорь Степанович, у меня две новости. Плохая и… неопределенная.

Неопределенная. Медицинский эвфемизм для «может быть еще хуже».

— Говори прямо.

— У Мишки был криз. Фибрилляция желудочков. Мы его реанимировали, но…

Мир качнулся. Шаповалов схватился за стену, чтобы не упасть.

Фибрилляция. Сердце остановилось. Мой мальчик был мертв. Пусть несколько минут, но мертв. НЕТ!

— Но? — выдавил он, чувствуя, как леденеют пальцы.

— Сердце на пределе. Следующего криза он не переживет. У нас максимум десять часов. Возможно, меньше.

Шаповалов стоял, прижавшись плечом к холодной стене, и слушал этот приговор.

Вокруг кричали люди, плакала женщина, хрипел умирающий старик, а он ничего этого не слышал.

— Вторая новость? — Голос был мертвый. Механический. Как у робота.

— У нас есть лекарство.

Что? Шаповалов на мгновение подумал, что ослышался. Что это слуховая галлюцинация, вызванная усталостью.

— Что за лекарство?

— Экспериментальный антидот. Создан по формуле профессора Снегирева.

Снегирев. Легенда. Миф. Его формулы изучали в медицинских академиях как пример гениальности. И безумия.

— Мы расшифровали состав, подобрали современные аналоги компонентов. Магистр Арбенин из столицы синтезировал. Испытания на лабораторных животных — успешные. Зараженная крыса выздоровела. Вирусная нагрузка упала на девяносто процентов.

Крыса. Они испытали на крысе и хотят колоть моему сыну.

Мой сын — подопытная крыса для их эксперимента. Пациент номер один в протоколе клинических испытаний. Если выживет — прорыв в медицине, статьи в журналах, слава. Если умрет — «к сожалению, препарат оказался токсичен для человека, необходимы дальнейшие исследования».

— На людях не испытывалось?

— Нет.

— Риски?

— Честно? Пятьдесят на пятьдесят.

Подбрасывание монетки. Орел — жизнь, решка — смерть. Русская рулетка с половиной заряженного барабана. Хреновые шансы. Но десять часов медленной агонии — это ноль шансов.

— Антидот может спасти Мишку, — продолжал Разумовский, его голос был ровным, констатирующим, как будто он зачитывал историю болезни. — Или убить его быстрее, чем вирус. Возможна аллергическая реакция, анафилактический шок, токсическое поражение органов.

«Я знаю все эти слова. Учил их в институте. Видел все эти состояния. Анафилаксия — это когда лицо раздувается как подушка, гортань отекает, и человек задыхается, синея на глазах, умирая в сознании от удушья. Я видел ребенка, умершего от анафилаксии на обычный, рутинный антибиотик. За три минуты. Его мать кричала так, что в соседнем отделении было слышно».

— Мы не знаем, как детский организм отреагирует на смесь шести сильнодействующих препаратов плюс магический катализатор.

— Магический катализатор? — выдавил Шаповалов.

— «Слезы феникса». Концентрированная жизненная энергия.

Магия. Мы дошли до магии.

«Мишка всегда спрашивал: „Папа, а фениксы правда есть?“ Я отвечал: „В сказках есть, солнышко“. Теперь сказка станет реальностью. Или кошмаром».

— Жена? — спросил Шаповалов.

Лена. Моя Лена. Что она думает обо всем этом?

— Против. Категорически, — голос Разумовского на том конце провода был тихим, полным сочувствия. — Она… она пытается взять себя в руки, но это сложно. Она требует консилиум, протоколы доклинических испытаний, данные по токсикологии… Она говорит как лекарь, Игорь Степанович. И как лекарь, она не может одобрить применение на своем ребенке непроверенного препарата с неизвестными побочными эффектами.

Именно поэтому она против. Не потому что не понимает. А потому что ПОНИМАЕТ слишком хорошо. Она знает статистику первых фаз клинических испытаний. Знает, сколько «прорывных» препаратов, блестяще показавших себя на крысах, убивали пациентов на первой же инъекции.

— Игорь Степанович, — голос Разумовского стал еще мягче. — Решение за вами. Как отцом. Как законным представителем.

Как отцом. Не как лекарем.

Разумовский понимает — сейчас в нем борются две ипостаси. Лекарь говорит: «Рискованно, непроверено, может убить». Отец кричит: «Попробуй все! Любой шанс! Пусть один из ста, из тысячи!»

— Но я должен предупредить, — продолжал Разумовский. — Если мы не введем антидот сейчас, пока организм еще борется, потом может быть уже поздно.

Окно возможностей.

В медицине всегда есть это проклятое окно — короткий, ускользающий момент, когда вмешательство еще может помочь. Упустишь его — и дверь захлопнется навсегда.

Шаповалов закрыл глаза.

Вокруг него кипел ад. Стоны пациентов — женщина с холециститом тихо всхлипывала от боли. Крики медсестер — «Лекарь, нужна помощь в третьей палате!» Топот ног — санитары бежали с очередной каталкой, на которой лежал кто-то, накрытый простыней с головой. Звон металла — кто-то уронил лоток с инструментами.

Это реальность. Это мой мир последние двое суток. Ад, где я бог и дьявол одновременно.

А в голове…

«Папа, смотри, я нарисовал дракона!»

«Мишке четыре года. Он бежит ко мне, размахивая помятым листком бумаги. На листке — какие-то каракули. Большой круг с палками. „Это дракон?“ — спрашиваю я. „Да! Он добрый! Он защищает принцессу!“ И я вижу. Я действительно вижу дракона в этих каракулях. Потому что мой сын видит».

«Папа, почему небо голубое?»

«Папа, когда я вырасту, я буду как ты! Я буду лечить людей!»