Ленька-активист

— Говорил, Вера Ильинична, говорил, — вздохнул я. — Но, честно говоря, после того бардака, который мы видели сегодня в губкоме, у меня большие сомнения, что увижу какой-то особый порядок и «передовой опыт». Опять же, тиф… не хотелось бы заразиться! А дело у меня действительно важное: хочу сходить к товарищу Костенко, еще раз повидаться с ним, поговорить. Может, чем смогу помочь нашим бойцам. Да и вообще…

Я замялся, не зная, как объяснить ей свое истинное намерение.

Фотиева посмотрела на меня с некоторым недоумением, но и с любопытством. Она была женщиной неглупой и, видимо, чувствовала, что я чего-то не договариваю.

— Ну, хорошо, Леня, — сказала она наконец после недолгого раздумья. — Если хочешь — иди. Только не задерживайся надолго. Поезд завтра в двенадцать, не опаздывай. Встретимся на перроне, у того же вагона, в котором приехали, если получится. А детей я постараюсь отобрать самых крепких и толковых, не волнуйся. И — никакого тифа!

— Спасибо, Вера Ильинична! — искренне поблагодарил я ее. — Я недолго, честное слово. Управлюсь с делами — и сразу на вокзал.

Она кивнула, еще раз посмотрела на меня с каким-то непонятным выражением и направилась в сторону ближайшего извозчика.

А я, не теряя ни минуты, бросился обратно на вокзал. Сердце колотилось как сумасшедшее, отбивая какой-то лихорадочный, тревожный ритм, в голове стучала одна навязчивая мысль, затмевая все остальные: Синельниково! Синельниково! Это был шанс, который выпадает раз в жизни, и я, нутром чуя его значимость, не мог, не имел права его упустить.

На вокзале по-прежнему царил тот же самый первобытный хаос, что и два часа назад. Красноармейцы, лошади, окутанные паром составы, разудалые песни под гармошку, перемежающиеся с отборной матерной руганью — все смешалось в один оглушительный, тревожный гул. Первым делом нужно было вновь отыскать эшелон Костенко. В этом бардаке это было непросто; однако, после долгих поисков, я увидел его невысокую фигуру в порыжевшей от солнца кожанке у одного из товарных вагонов-теплушек, где солдаты, отдуваясь и матерясь, грузили тяжелые, продолговатые ящики защитного цвета.

— Товарищ Костенко! — крикнул я, подбегая к нему и пытаясь перекричать вокзальный шум.

Он удивленно обернулся.

— Ленька! Опять ты? Чего запыхался — бежал, что ли? Что случилось?

— Выручайте, товарищ Костенко! Мне срочно, просто позарез, нужно в Синельниково! — выпалил я, переводя дух и чувствуя, как от волнения пересыхает в горле. — Вы не знаете, какой эшелон туда пойдет в ближайшее время? И… и не могли бы вы помочь мне на него сесть?

От волнения даже никакой правдоподобной причины подобрать не смог. Но была надежда, что Костенко не станет ничего уточнять и сильно расспрашивать, помня мои прошлые заслуги и мою помощь ему.

Костенко смерил меня удивленным, изучающим взглядом.

— В Синельниково? — переспросил он, понизив голос и отводя меня немного в сторону от галдящих солдат. — А зачем тебе туда, Леня, если не секрет так срочно понадобилось?

Все же спросил.

— По очень важному делу, товарищ командир, — так же понизив голос и стараясь придать своему лицу как можно более значительное выражение, ответил я. — Государственной важности, можно сказать. И касается это не только меня.

Я чувствовал, что несу чушь, особенно в глазах опытного командира. Ну какое дело государственной важности может быть у подростка? Ладно бы я ему еще бумагу какую показал, что являюсь просто курьером. Но ничего путевого сейчс в мою голову просто не лезло. Казалось, главное добраться до Синельниково, а там… Что там будет я и сам пока слабо представлял.

Костенко хмыкнул, потирая свой шрам на щеке. Видимо, моя решимость и таинственность произвели на него некоторое впечатление. Он знал меня как мальчишку не робкого десятка, способного на неожиданные поступки.

— А ты не на фронт ли собираешься? — вдруг с подозрением спросил он. — Точно только до Синельниково?

— Точно, точно! — уверил его я.

А у самого от сердца отлегло. Он сам придумал себе причину моей нервозности, а то что-то объяснять я был не в силах.

— Ну, смотри, Ленька, дело твое, — сказал он после недолгого раздумья. — Если тебе так надо, есть у меня тут один знакомый начальник эшелона, на соседнем пути стоит. Говорит, как раз сейчас будет отправляться, на фронт, через Синельниково. Пойдем, попробую тебя в одну теплушку к этим ребятам пристроить. Может, и возьмут попутчика. Только веди себя там смирно, не высовывайся!

— Спасибо, товарищ Костенко! Век не забуду! — Я был на седьмом небе от счастья. — Вы меня очень выручили!

— Да не за что, Ленька, — он по-отечески хлопнул меня по плечу. — Ты меня и не так выручал! Удачи тебе в этих твоих «государственных», — ехидно хмыкнул он, — делах. И береги себя там!

Он провел меня к одной из теплушек, уже набитой красноармейцами, и, переговорив о чем-то с их старшим, сурового вида усатым военкомом, кивнул мне:

— Залезай, Леня. В Синельниково эшелон не останавливается, но паровоз скорость сбросит, соскочишь. Договорились?

— Договорились, товарищ Костенко! Еще раз спасибо!

Я пожал ему руку и полез в темное, пахнущее махоркой и зноем, нутро теплушки. Красноармейцы с любопытством разглядывали меня, но вопросов не задавали.

Какое-то время мы стояли; затем последние отлучившиеся бойцы вернулись в вагон, поезд дернулся, заскрипел и, медленно набирая ход, пополз из Екатеринослава на юг. Я сидел на каких-то ящиках, приткнувшись в углу, и старался не привлекать к себе внимания. Ветер свистел в щелях теплушки, сажа и искры из трубы паровоза летели прямо в открытую дверь, но я почти не замечал этого. Все мысли были сосредоточены на предстоящей, критически важной для меня встрече.

Красноармейцы, мои случайные попутчики, оказались ребятами словоохотливыми. Поначалу они с недоверием косились на меня, «штатского», непонятно как затесавшегося в их воинский эшелон, но потом, разговорившись, немного оттаяли. Ехали они, как я понял, на пополнение в одну из дивизий, сражавшихся с Врангелем.

— Ну что, хлопцы, — сказал один из них, молодой, белобрысый парень с озорными голубыми глазами, раскуривая самокрутку. — Похоже, этому Врангелю, черному барону, теперь карачун придет. Вишь, кака силища на него собралась! А там, глядишь, и мировая революция подоспеет. И заживем тогда!

— Заживем, ага, — хмыкнул другой, постарше, с угрюмым, изрытым оспой лицом. — Если доживем. Конца-краю этой войне не видать.

— А я слыхал, — вмешался третий, худой, чернявый, с хитрыми глазками, — что скоро деньги совсем отменят. Коммунизм же строим! Сначала нам, красноармейцам, и этим… совслужащим. А потом — и всем остальным.

— И как без денег? — спросил скептически настроенный рябой солдат.

— Ну как, известно как! По коммунистически! Каждому по потребностям, от каждого по способностям. Паек будут давать, а деньги — тю-тю. Вот это житуха будет!

— Деньги отменят? — удивился белобрысый. — А как же тогда? Без денег-то? На что ж тогда, скажем, бабу в городе «уговорить», или там, самогонки штоф?

— Дурак ты, Сенька, — усмехнулся чернявый. — При коммунизме бабы сами давать будут, по разнарядке. А горилки будет — залейся, и не самогона мутного, а «казенки». Все общее будет, все народное. Захотел — пошел в магазин, взял, что надо, и никаких денег. Красота!

— А я вот думаю, — возразил угрюмый. — Что без денег — это плохо. Как тогда считать, кто сколько работает, а кто — лодыря гоняет? Все ж на шею сядут, работать никто не захочет. И начнется опять бардак, похуже, чем сейчас. Деньги, они, конечно, зло, но без них — никак. Порядок должен быть.