Ленька-активист

— Согласэн! — наконец произнес он. — Очэнь полезная штука. Особенно оценили бы ее в армии товарища Буденного, только вот снабдить его такими приборами мы уже не успеем. Он ужэ спешит на Польский фронт. А так — дай описание этой «адской машинки», будэм внедрять в РККА! Что-то еще?

Тут я немного растерялся. Похоже, в кругах военного командования настроены довольно оптимистично и не планируют в ближайшее время разводить партизанщину. Мое предложение с электроподрывом интересно… но не более того. Домашние заготовки кончились. Пора импровизировать!

А что тогда может заинтересовать верхушку ЦК партии? Если не порох, значит… хлеб!

— Товарищ Сталин, — начал я снова. — Я понимаю, что главная задача — это фронт. Но есть и другая проблема — голод. Засуха страшная, урожая не будет!

— Да! Это ты правыльно замэтил! — кивнул Сталин. — Война — это не только снаряды, но и зэрно.

— Так вот, — обрадовавшись похвале, продолжил я. — А у бывших эксплуататорских классов — у недобитой буржуазии, у помещиков, у купцов, а особенно — у церкви, — скопились огромные, просто несметные ценности: золото, серебро, драгоценные камни, антиквариат, а также и продовольствие — спрятанный хлеб, мука, крупы, консервы. Все это лежит мертвым грузом, припрятано в тайниках, в подвалах, кладовых, в то время как трудовой народ, рабочие и крестьяне, голодают. Я считаю, товарищ Сталин, что эти ценности нужно немедленно изъять, конфисковать в пользу государства, в пользу голодающих. И на эти средства закупить хлеб за границей, там, где он еще есть, или направить их на помощь тем регионам, которые больше всего страдают от засухи и недорода. Но сделать это нужно не стихийно, как это, к сожалению, иногда бывает на местах, когда местные активисты или отряды ЧК действуют на свой страх и риск, вызывая озлобление населения, а законно, цивилизованно, по специальному декрету Советской власти. Создать авторитетные комиссии, с участием представителей рабочих и крестьян, провести тщательный учет всех изымаемых ценностей, обеспечить их сохранность и целевое использование.

Сталин слушал, и его взгляд стал внимательнее.

— Интэресная мысль, таварищ Брежнев, — сказал он после паузы. — Своевременная. Этот вопрос… его нужно будет обсудить на самом высоком уровне. В ЦК. Я паставлю этот вопрос пэред товарищами.

Он помолчал, потом добавил:

— Да, товарыщ Брэжнев, я вижу ты парень смелый и с головой. В таком возрасте думаешь о государственных делах! Это харашо.

У меня отлегло от сердца. Кажется, я его заинтересовал.

— Товарищ Сталин, — сказал я, осмелев. — Разрешите мне иногда писать вам. О положении на местах, о своих соображениях. У меня часто бывают хорошие мысли.

Сталин усмехнулся в усы.

— Хорошо, пыши. Только коротко и по существу. А чтобы письма твои уж точно дошли, — он написал несколько слов на бланке, — вот тебе адрес. Посылай сюда, на мое имя.

Он протянул мне листок. Это была победа! У меня появился прямой канал связи с самим Сталиным!

— Спасибо, товарищ Сталин! — Я вскочил.

— Иди, работай, таварищ Брежнев, — сказал он. — Отправлайся в свое Камэнское. И помни: партия тебе доверяет. Оправдай это довэрие!

Он открыл дверь купе. Тотчас перед ним с готовностью вытянулся молодой военный.

— Отправьте товарища Брэжнева обратно в Камэнское. Позаботьтесь чтобы он добрался в целости. И…вэрните наградноэ оружие. Тем более что патронов в нэм все равно нет… — и он пожал мне руку на прощание.

— Мне бы в Екатеринослав, — заметил я, — я там с нашей представительницей наробраза детей набираю в «пионеры».

— Харашо, значит, даставим в Екатеринослав.

* * *

— Что малчитэ, Леонид? — вырвал меня из воспоминаний голос Сталина.

Я снова был в его кабинете, вызванный телеграммой по поводу моего письма о перегибах украинизации.

— Да тоже вспомнил, товарищ Сталин, нашу первую встречу. Вот только она не на перроне была, а в вашем вагоне.

— Пахвальная память. Можэт, и первое свое пысьмо помнитэ?

— А как же, — кивнул я, снова погружаясь в воспоминания.

* * *

Я вышел из штабного вагона, как во сне, почти не чуя под собой ног. В ушах шумело, перед глазами все плыло. Но на душе было легко, светло и радостно. Я сделал это! Я поговорил с человеком, что в ближайшие тридцать лет будет руководить огромным Советским Союзом… И он меня не только выслушал, но и, кажется, услышал! А в кармане у меня лежал драгоценный листок с адресом Секретариата ЦК РКП (б), куда я теперь мог отправлять письма для самого товарища Сталина… Это было почти невероятно.

Молодой военспец с холодными, ничего не выражающими глазами, тот самый, что так сурово допрашивал меня и проверял документы, теперь смотрел на меня совсем по-другому. В его взгляде читалось нескрываемое удивление и даже какая-то доля уважения. Видимо, сам факт того, что товарищ Сталин уделил мне, никому не известному пареньку некоторую часть своего внимания, произвел на него сильное впечатление.

— Товарищ Брежнев, — произнес он уже не казенным, а почти человеческим голосом. — Товарищ Сталин приказал позаботиться о вашем возвращении в Екатеринослав. Сейчас я провожу вас на станцию, найдем подходящий эшелон.

Он коротко переговорил с кем-то по телефону, затем кивнул мне:

— Пойдемте. Есть один воинский эшелон, возвращается с фронта, как раз проходит через Синельниково и делает остановку в Екатеринославе для доставки раненых. Я договорюсь, чтобы вас взяли.

Мы вышли на перрон. Суета и шум здесь не утихали даже глубокой ночью. Помощник Сталина уверенно провел меня мимо часовых, мимо костров, у которых грелись красноармейцы, к одному из длинных, темных составов, стоявших на запасных путях. У теплушки, из которой доносились приглушенные голоса и запах махорки, стоял заспанный, недовольный начальник поезда — пожилой железнодорожник в видавшей виды форме.

— Товарищ начальник поезда, — властно обратился к нему мой сопровождающий. — Вот этого молодого человека, — он указал на меня, — необходимо доставить в Екатеринослав. Это приказ члена Реввоенсовета фронта, товарища Сталина. Обеспечьте ему место в вагоне и все необходимое. Понятно?

Начальник поезда, услышав слово «Реввоенсовет», устало кивнул.

— Так точно, товарищ командир! Будет исполнено в лучшем виде! — пообещал он. — Найдем товарищу самое лучшее место! Пойдем, парень! — махнул он мне рукой, и мы направились к ближайшему эшелону.

Он тут же распахнул дверь теплушки и что-то рявкнул дремавшим внутри красноармейцам. Те зашевелились, освобождая мне место на жестких, дощатых нарах.

Сопровождавший меня командир на прощание крепко пожал мою руку.

— Счастливого пути, товарищ Брежнев. И… удачи вам в ваших начинаниях. Товарищ Сталин очень ценит таких, как вы. Молодых, горячих, а главное — с головой!

Я поблагодарил его и полез в душное, насквозь прокуренное нутро теплушки. Поезд вскоре дернулся, заскрипел, и медленно, набирая ход, пополз на север, навстречу новой, еще неведомой мне, но наверняка удивительной жизни.

* * *

Обратный путь в Екатеринослав в теплушке воинского эшелона, возвращавшегося с фронта и проходившего через Синельниково, показался мне на удивление коротким и легким. Я ехал вместе с легкоранеными, отправленными с фронта в тыловые госпиталя. Я сидел на жестких нарах, среди перебинтованных, пахнущих карболкой красноармейцев, и раздумывал о том, как странно все-таки мое новое, молодое тело реагирует на сильные эмоции и стрессы. Вот я: умственно — вполне взрослый, опытный, и даже циничный человек из будущего. Но тринадцатилетнее тело Лёньки Брежнева, судя по всему, все-таки вносит существенные коррективы в мое поведение. Иногда я сам изумляюсь, насколько инфантильными, почти детскими, выглядят со стороны мои действия, слова, порывы… Находясь в своем собственном, 34-летнем теле, разве полез бы я под поезд? Да ни за что на свете! Вообще, в «своем времени» я был гораздо более сдержан, более холоден, более расчетлив. Видимо, не только мой разум управляет этим телом Леньки Брежнева, но и, в какой-то, может быть, даже значительной степени, наоборот — молодое, горячее, еще не остывшее от детских игр тело влияет на мой разум, на мои эмоции. Хорошо это или плохо? Кто знает… Время покажет. А пока — нужно было возвращаться в Каменское, к «пионерам», да и к другим, более ответственным делам. И писать письма. Письма товарищу Сталину.