Летучий корабль

Я сажусь на скамейку, стоящую на бульваре, достаю сигарету, смотрю на совершенно гладкий фасад дома напротив. И сижу так, наверное, очень долго, потому что когда замечаю, что пачка сигарет практически опустела, уже начинает смеркаться. И не ощущаю ничего — ни ужаса, ни горечи, ни сожаления. Просто пустоту.

Моя жизнь напоминает мне большой дом, некогда наполненный голосами и светом. Я мог только наблюдать, как пустеют его комнаты, как те, кто некогда населяли их, уходят один за одним, тихо и незаметно, задувая свечи, и не забывая улыбнуться мне на прощанье. Сначала это была только Джинни, я запер ее комнату на замок, запретив себе даже приближаться к двери. А потом и мои друзья… Нет, они не предавали меня, просто у них нашлись свои дела, и они стали постепенно расходиться кто куда, потому что мир вокруг все больше предъявлял на них свои права… Мой любимый человек променял меня на министерскую мантию и высокий чин, потому что у меня нет амбиций… А ему было нужно так много… И теперь вот это, последнее прощание — магия, ставшая мне ненужной, тоже решила покинуть меня. На ее месте я бы тоже не видел причин оставаться…

Уже совсем стемнело, окна гаснут один за другим. И я, наконец, поднимаюсь со своей скамейки, чтобы отправиться домой.

__________________________________________________________________

Спасибо Helga_donostia за музыкальную ассоциацию, под это глава в итоге и написалась: http://muzebra.com/l/kf5yu8p094i/Untoten_-_Liebe_Oder_Tod

Или http://www.youtube.com/watch?v=jS_t5iiQTFU

45. Письмо потерпевшего кораблекрушение

Несколько дней я учусь жить с обступившей меня пустотой. «Что с тобой, Юэн?»,— спрашивает меня Драган, когда мы курим на перемене, а я не чувствую вкуса сигарет. «Не знаю, простудился, наверное», — равнодушно отвечаю я. Может быть, я и простудился, потому что вчера вечером у меня болело горло. А когда я привычно и бездумно выпил флакон перечного зелья, припасенный еще в прошлый, и, как теперь выяснилось, мой последний визит в магический квартал Загреба, меня просто вырвало в раковину. Я даже знаю, почему — это же не травяная настойка, значит, теперь мой организм не принимает даже простейшие магические ингредиенты. Я хуже, чем просто маггл… Даже не знаю, встречались ли такие в истории… Те, кто не владеют магией, не видят ее и не восприимчивы к ее воздействию. Вот если бы Волдеморт встретился мне сейчас… думаю, у меня бы получилось застрелить его из обычного маггловского оружия. Зарубить топором… зарезать — что угодно, а он только и таращил бы на меня свои змеиные глазищи, гадая, откуда пришла такая напасть…

Мысль о простоте маггловского оружия вообще меня очень занимает, особенно когда я, поужинав, усаживаюсь перед телевизором, чтобы посмотреть какой-то интеллектуально-сентиментальный фильм, где аристократичная утонченная мама, ее истеричная дочка, бывший муж, нынешний любовник, еще какие-то мутные люди полтора часа нудно, но с большим чувством, надрывом и упоением выясняют отношения. Я кручусь на диване и так и сяк, мне бы давно стоило выключить телевизор и заняться курсовой по истории менеджмента. Но я прикрываю глаза и просто представляю себе: они сидят сейчас все вокруг стола в роскошном саду и выгрызают друг другу мозг и душу уже больше часа — и вдруг в их садик по ошибке въезжают бандиты на мотоциклах, перепутав их семейство с другим, на которое у них заказ. Несколько выстрелов — и все, и чего стоят эти сентиментальные сопли на протяжении полутора часов, если вот, одна случайность — и ты труп. И только колышутся белые занавески на окнах, которые уже никто не закроет… Быстро и безболезненно. Просто пиф-паф…

Когда эта мысль начинает занимать меня как-то уж слишком назойливо, я выхожу на балкон покурить и смотрю на майское небо над городом. Полотна голубого и розового, уже вечереет, и оттенки становятся гуще и плотнее. И старинные шпили, и красные крыши — спокойствие и умиротворение. Вот он, уютный мир, в который ты пришел жить, Юэн Эванс. Что же тебе тут так не нравится, что ты думаешь о маггловском оружии? Слабак, Поттер? Тронули твою драгоценную золотую шкурку — ты прыгаешь в окно. Отняли ставшую ненужной игрушкой магию — задумался о пистолетах? Его голос в моих ушах — бархатный, беспощадный, издевающийся, обещающий, нежный… Теперь вот уже недоступный. Потому что есть маги и магглы. И ты, Юэн, теперь маггл. Даже если вы увидитесь, он не посмотрит на тебя… Вот отчего тебе больно, просто признайся. Ты тешил себя надеждой, что когда-нибудь… Что он станет искать тебя? А он вот не стал. А теперь я и сам бы не искал меня на его месте.

Когда ты один из них — это одно… А когда нет? Было приятно, правда, ходить по маггловским улицам, иметь друзей-магглов, и чувствовать себя таким вот сверхчеловеком? Захочу — и куплю себе палочку, просто дотянусь до некой точки у себя внутри — и польется сила, неведомая обычным смертным. Такое вот превосходство, которым ты не пользуешься, но о котором прекрасно знаешь. Или вдруг раз — и явишься из небытия, скажешь, вот он я, вы просто ошиблись при опознании. Не знаю, кого вы там похоронили… А я, да вот он я, Поттер, собственной персоной. Нет, этого я никогда не хотел. Только если для него. Но ему стало не нужно.

С детства я знал, что я не такой, не такой, как все — другие дети в начальной школе, Дадли, мои тетя с дядей. И когда мне, наконец, написали это в письме, что было в красивом белом конверте с красной сургучной печатью «Хогвартс», я сразу же поверил. Я тогда впервые узнал, как называется та сила, что наполняет меня изнутри. Согревает меня и поддерживает. И я думал, что она всегда будет со мной. Даже когда у меня отобрали палочку при аресте, я знал, что мою силу они отобрать не смогут. И когда магия уходила под заклинания лорда Довилля, вмещаясь в маленькую коробочку у него на столе, я знал — есть что-то, чего у меня не отберет даже его темное заклятие. Память и ощущение этой силы. И когда магия вернулась, она сразу же заполнила предназначенное ей место. И я стал беззаботным, так легко теряя и обретая вновь то, что принадлежало мне по праву рождения. Когда Эйлин взмахивала рукой — и чайник сам склонялся к моей чашке, наполняя ее ароматом трав и обещанием чуда. Как все было просто — вращающиеся в воздухе сладости в магической кондитерской, легкое замирание сердца при аппарции. Когда мне принадлежал весь мир — могущественный, таинственный, волшебный, да, и немножко страшный. Только протяни руку, только позови. И вот твоя сила, ставшая тебе ненужной, год просто стояла на пороге твоего дома, а ты даже не подумал открыть ей дверь, видя, как она мерзнет там под дождем, и как ее треплет немилосердный ветер. Теперь можешь звать ее, сколько тебе будет угодно — она не вернется. Потому что Ваша сила, она не служанка Вам, Вы это понимаете, молодой человек? Да, теперь вот понимаю, сэр Арчибальд. И Вы, Юэн, будете обливаться слезами и биться в серой пустоте, как в паутине, в которую превратится Ваша так тщательно взлелеянная Вами маггловская жизнь, понимаете, Юэн? Я опоздал, сэр Арчибальд. Я буду заполнять бланки в конторе и радоваться, что за это мне платят зарплату. Вы же хотите покоя, Юэн? Вы его получите. И я его получил.

Я уже бьюсь в этой пустоте, которая теперь не выпустит меня до конца жизни. И ни один из тех, кто сейчас рядом со мной — а все они очень хорошие люди — ни один даже не поймет, о чем я толкую, если вдруг надумаю изливать им душу, размазывая по щекам пьяные слезы. В мире отныне нет никого, кому бы я мог рассказать о том, что со мной случилось. И тут меня буквально пронзает мысль — такая ясная, простая, трусливая, но я знаю, что сейчас сдамся.

Почему не могу? Я могу рассказать, ведь в мире есть те, кто, хотя и не смогут разделить со мной теперь ту жизнь, которая предстоит мне, могут хотя бы узнать о моей беде и хотя бы пожалеть. Иногда, как это ни странно, мне тоже хочется услышать что-то наподобие «бедный-бедный Гарри!». Дальше я пойду рука об руку с такими, как Драган и Хелена, Дадли, если так будет угодно. Почему нет? Я сам захотел стать одним из них. Но сейчас никто не мешает мне открыть мой ноутбук и впервые набрать адрес Рона и Герми не со случайного почтового ящика, с которого я всегда отправлял им письма в целях конспирации, а с моего, настоящего, на который пишут все, кто знает Юэна Эванса. Теперь настала пора познакомить с ним и чету Грейнджер-Уизли. Мои пальцы бегут по клавиатуре, и вот я уже вижу, как по экрану скользят первые строки. Первые слова моего позора, моей капитуляции. Я словно на необитаемом острове — бросаю в морские воды запечатанную сургучом бутылку, не особенно надеясь, что меня найдут. Просто так, потому что надежда умирает последней. И Робинзон, став седобородым старцем, уже не бежит на берег, размахивая факелом, завидев на горизонте тень корабля.

Но если не рассказать обо всем, что случилось со мной позавчера, я не смогу жить дальше. А это непозволительная роскошь, ведь у Юэна Эванса вся жизнь впереди… Он молод, хорош собой, у него блистательные профессиональные перспективы, и он никому на фиг не нужен. И поэтому из черных жучков букв на экране монитора собирается вот такой нехитрый текст, который я потом уже никогда не смогу перечитывать:

«Дорогие Рон и Герми! Я безумно рад, что маленький Харви чувствует себя отлично, как и его несравненная мама! И крепко жму огромную ручищу его здоровского папы!!! Еще больше я рад, что Вы все же послушались Довилля и не стали называть ребенка Гарри… Потому что если все, что он сказал вам про магию имени — правда, то я не пожелал бы ни единому ребенку в мире своей жизни. Но мне все-таки приятно, что вы хотели назвать малыша в мою честь. Надеюсь, на одном Харви вы не остановитесь! Хотя ты, Герми, разумеется, сначала захочешь закончить университет. Или ну его? Что до выбора крестного… Конечно, я бы хотел, но вы сами знаете, что это невозможно, потому что в Англии меня просто нет и быть не может. Луна и Джордж — отличные кандидатуры. Вы сейчас засмеетесь, но я бы на вашем месте, конечно, позвал лорда Довилля. Более дикой идеи вы и не можете себе представить. На самом деле, он бы, думаю, отказался. Но то, что без него маленького Харви не было бы вообще, кажется мне достаточно веской причиной для того, чтоб вы простили ему все плохое, что он причинил вам… И еще, если я стал причиной его горя тогда, год назад, пусть он простит меня…»

Нет, эту строчку, вырвавшуюся как-то саму собой, я немедленно удаляю. Можно подумать, что я прошу у него прощения. Я бы никогда не стал. Будто я жду от него помощи…

«Не удивляйтесь, что мое письмо пришло с другого адреса — на самом деле это и есть мой самый настоящий адрес в сети, на который мне приходят письма уже больше полугода, с тех самых пор, как я живу в Загребе. Да, вы и об этом ничего не знаете, а для меня это уже не новость, поэтому даже неинтересно рассказывать. Видите, как смешно? С октября того года я учусь на экономическом факультете Загребского университета, да, самого обычного, немагического. И планирую… если честно, я даже и не знаю, что я планирую, наверное, буду работать в какой-нибудь международной компании или в банке. Или открою с друзьями ресторан… Правда, я не знаю, мне еще учиться минимум три года. Что еще вам рассказать? Я говорю по-хорватски, плохо считаю и ни черта не понимаю в математике, но компенсирую все (да-да, не удивляйтесь!) изрядным усердием, которое на этот раз приложено к тому, что мне не особенно интересно. Поэтому, наверное, и получается неплохо.

Я не знаю, что еще вам рассказать, для меня эта жизнь уже стала привычной. Буду неоригинален: здесь очень красиво. И тепло. А летом я поеду к морю. Я неплохо устроился, денег пока хватает, летом, как и все здесь, буду подрабатывать. Иначе, какой же я студент? Что еще? Я снимаю квартиру с видом на Старый город, смотрю на башенки, все еще курю, пуская дым в сторону крыш, крытых красной черепицей.

И еще…»

На этом месте я вновь замираю, потому что слова, до этого лившиеся так легко, вдруг не хотят покидать черные клавиши. Но я должен рассказать.