Летящие дни

БЕЛОГОРЬЕ Белогорье. Горы белые. В этих радостных местах Бились красные и белые Не за долю, не за страх. За единую, великую, За счастливую страну — Шли к Якиру и к Деникину На кровавую войну. И враждебными колоннами В пору горестных утрат Шли под разными знаменами Старший брат и младший брат. И в любви к родному краю В том убийственном бою Каждый думал: умираю Я за Родину свою… Возле хутора придонного И сейчас закат багров. Пулеметчики Буденного Там косили юнкеров… И осталась память ясная О далеком, но живом. И рябина ярко-красная На обрыве меловом. 1983 НА РОДИНЕ Не узнал я родного села У железной дороги за Доном. Там, где чистая речка текла, Почва скована грязным бетоном. И дымятся в цементной пыли Вместо прежней зеленой равнины — Там, где лилии нежно цвели, — Комья серой рассыпчатой глины. Нет ни хат, ни веселых ракит Там, где пчелы под крышами жили. И глухая старуха твердит: — Осушили, сынок, осушили… Ощущением горькой беды Сердце тронули бабкины слезы… А какие здесь были сады, Заливные луга, сенокосы!.. Здесь шуршала стена камыша И мосточек скрипел по соседству. И рванулась обратно душа — В золотое видение детства. Сколько лет пролетело с тех пор За войной, за бедою проклятой?.. Ах, гони поскорее, шофер! В тридцать пятый гони, В тридцать пятый… 1983 * * * Л. Лавлинскому Георгиевский крест — Награда небольшая, Но все же дорога — Своя, а не чужая. И дед ее берег, Завертывал в тряпицу, Как память злых дорог В болгарскую столицу. Я деда не видал. Я родился в тридцатом. Отец мне передал Тот крестик в сорок пятом. Сказал: храни, сынок, Как и мои медали… Прошел немалый срок — Мне тоже орден дали. Я получал в Кремле Ту скромную награду. Поземка по земле Летела на ограду. Был радостен и свеж Кирпич на Спасской башне. И трепетных надежд Был полон дух щемящий. И в золотой пыли Зубцы и башни были. Мы рядом с другом шли. Нас вместе наградили. Когда стихи пишу, Решаю кривотолки, Все пристальней гляжу За стекла книжной полки. Там серебро блестит, Эмаль и позолота: Георгиевский крест И орден «Знак Почета». 1983

РАЗДУМЬЯ НА КУРШСКОЙ КОСЕ

ИЗ ИСТОРИИ Беспокойный край балтийский — И эстонский, и латвийский. И красавица коса — Солнце, дюны и леса. Сколько здесь людей побито, Сколько золота зарыто — Помнит Куршская коса — Солнце, берег и леса. Курши, пруссы и ливонцы, И рогатые тевтонцы. Шведы, викинги, датчане, Может, даже англичане. Всех их видела Коса — Море, солнце и леса. Мы и сами здесь живали. На ладейках приплывали. Торговали, воевали. Били смертным кулаком На Неве и на Чудском. Это вереск небо славит, А не южный олеандр. Это в Новгороде правит «Руссиш кёниг» Александр… На песках трава космата, И рябины красный клок. Залетал сюда когда-то Гордый польский соколок. Все давно проплыло мимо, Растворилось струйкой дыма… Шелестит песок со склона, И валун лежит — тяжел. Даже полк Наполеона Здесь нечаянно прошел. А теперь стоим здесь мы, Бесшабашные славяне. До последней черной тьмы Этот край теперь за нами. Враг зарвался и нарвался, Сам себе теперь не рад. Как он прежде назывался, Славный наш Калининград? Позабылось это слово. Не найдешь и в словаре. Лишь песок шуршит сурово Между сосен в ноябре… ИЗ ГЕРАЛЬДИКИ Нашли перо От прусского орла На золотом песке Парнидской дюны. И вспомнились старинные дела. И давние Затрепетали струны. Литовский всадник Горячил коня Всего шестнадцать лет Над этим краем. Но он умчался, Шпорами звеня. И лишь песок летуч, Но несгораем. А что забыто, То вернется впредь. Нечаянно, непрочно, Ненадолго. Вернется, Чтобы снова умереть, Как пламенем Охваченная елка. А что же вечно? Вечен только мрак. И это море, Что о берег бьется. И многих стран Древнейший мудрый знак: Горячее и радостное Солнце. ИЗ НУМИЗМАТИКИ Здесь пролегали Древние пути. Шли корабли, С волной и ветром споря. Но все ж не смог я Талера найти На берегу Играющего моря. Зато вокруг Блестели серебром — И на густой хвое Прибрежной тропки, И на песчаном пляже За бугром Лишь полуталеры — Пивные пробки. ПРОКЛЯТЫЙ БАТАЛЬОН Батальон Импулявичюса. Ровно тысяча душ. Души проданы дьяволу За сомнительный куш. За кокарды армейские Довоенной Литвы. И за форму карателей Цвета грязной травы. Автоматы — немецкие. Жечь и вешать — карать. Белоруссии помнится Эта мерзкая рать. Батальон Импулявичюса… Он развеялся в прах В белорусских селениях И в колымских горах. Батальон Импулявичюса. Путь палаческий твой И дела твои прокляты И Москвой, и Литвой. Где ты сам, Импулявичюс? В ФРГ или США? Или филином мечется Твоя злая душа? И болотные призраки В гуще черных лесов — Не твое ль это воинство, Свора загнанных псов? За спаленными хатами, Там, где топь и бурьян, Все бредут с автоматами, Превращаясь в туман… ВО ЧУЖОМ ПИРУ Правительство ФРГ размещает на своей территории американские крылатые ракеты, нацеленные на СССР и его союзников по Варшавскому Договору. А мне еще громко слышится Грохот Грюнвальдского боя. Хотя с тех пор пролетело Без малого шесть веков. А мне еще ясно видится, Как знамена колышутся Над копьями наших литовских И наших смоленских полков. Целых полгода пили — Праздновали победу — Во славу Польши, России И Великой Литвы. В старинном городе Бонне Про этот пир не забыли — До нынешних дней похмелье Не вышло из головы. ПИСЬМО ЛЕСНИЧИМ НЕРИНГИ Ваша литовская ива Не переносит солености. Сохнет, не приживается На прибрежном балтийском песке. Не огорчайтесь, Это — не самые страшные горести, Когда жизнь Всего человечества Качается на волоске. И я сегодня все пристальней Всматриваюсь в историю. Думаю о Грюнвальде… Слышу боль последней войны… И вспоминаю ивы — Кусты и деревья, которые Растут на бескрайних просторах Великой нашей страны. Их перечесть невозможно — Растения рода Salix — Гораздо более сотни Разного вида ив… Из заросли сосен выпрыгнул Чуть рыжеватый заяц. Белый туман опустился На тихий Куршский залив… На Куршской косе вспоминается О многих веках и потерях. А ветер ломает сосны. А в берег стучит волна. Посадками ивы извечно Мы укрепляем берег. Но вот ведь — не приживается! — От крови вода солона. Мы снова умрем за Родину, Как пращуры умирали. Лишь бы зло не селилось В наших братских сердцах… Мне ясно припоминается, Что где-то на Южном Урале Есть мелкая ива, растущая Даже на солонцах. Я туда съезжу осенью, Хоть этот путь неблизкий. И мы одолеем вместе И злую волну и пески. Я вам привезу весною От горькой ивы российской Чуть розоватые, теплые, Словно слеза, черенки.

Калининград — Неринга — Москва 1983

* * * * *

У БОЛЬНИЧНОГО ОКНА Ирине Видна труба заброшенной котельной, И вьется лист — в подобие стрижу. И из окна палаты неотдельной Я каждый вечер все на них гляжу. Ах, солнце, солнце! Свет моей надежды. Ах, Ира, Ира! Свет моей души. Я каждый вечер опускаю вежды И говорю: живи, мой друг, дыши. Мои часы — из солнца и трубы. Мой календарь — из ветра и березы. Моя любовь, конечно, из судьбы. Но там — все слезы, слезы, слезы, слезы… 1984 ВЕНЧАНЬЕ ПОЭТА-ДЕКАБРИСТА. 1829 Владимиру Федосеевичу Раевскому Венчанье, венчанье… А может быть, это прощанье? И добрый священник Напрасно сулит обещанья, Что жизнь хороша И прекрасна и даже Совсем не тревожна. Да разве такое возможно? И вдруг в барабане Под куполом вспыхнуло Яркое солнце. А день-то январский Угрюмый и черный Над Русью просторной. Откуда же солнце? Откуда? Ведь это и вправду Похоже на чудо. И руки, и свечи, И наши венчальные кольца. И снова под куполом — Яркое вспыхнуло солнце. А день-то январский Угрюмый и черный Над Русью просторной. Откуда же солнце, Откуда? Наверное, чудо. 1984 * * * Лебеда под Сухуми, В краю винограда и пальм, Сиротой одинокой Тоскует в тени кипариса. И на тонкие листики Солнечный зайчик упал. И горючие строки Невольно в душе родилися… Ах, какие жестокие, Лютые были года! И была лебеда Не травою, а пищей. Ах, какая большая, Густая росла лебеда Между черных камней На родном пепелище! Лебеда под Сухуми — Примета российских полей… Если в здешнем краю Ненароком уснуть мне придется, То и здесь для меня, Для безвестной могилы моей Этот кустик родимый Найдется. 1984