Лгунья

Когда я открыла дверь и вышла, перед зеркалом стояла та самая блондинка, проститутка, и поправляла прическу в ожидании, пока освободится кабинка. Я не знала, заговорить с ней или не надо. Не знала, чего она от меня ждет. Я нервно улыбнулась ее отражению и сказала:

– Pardon.

Встала рядом с ней, поставила сумочку на раковину и вынула косметичку. Она что-то сказала хрипловатым голосом, что-то по–французски, я не поняла.

– Pardon? – еще раз произнесла я, на этот раз извиняясь не за то, что так долго занимала кабинку, а за непонимание. Надеюсь, до нее дошла разница.

– Je suis anglaise [33] , – добавила я, просто на всякий случай.

– Anglaise, uh? [34] – Она рассмеялась. Я ужасно нервничала. Припудрила отекшее, бледное лицо. Стало еще хуже. Нарумянила щеки. Мое отражение становилось все более гротескным. Девушка улыбнулась про себя. Я наблюдала за ней в зеркало, пораженная ее красотой. У нее были прекрасные зубы. Я никак не могла сопоставить эту красоту со всем остальным: с ее хриплым голосом, крикливостью, с избранным способом зарабатывать на хлеб насущный.

33

Я англичанка (фр.).

34

Англичанка, вот как? (фр.)

Глаза наши в зеркале встретились. Я поспешно отвела взгляд и достала из косметички расческу. Она протиснулась мимо меня и что-то еще сказала, я не расслышала. Мы невольно коснулись друг друга.

Вместо того чтобы зайти в кабину и закрыть за собой дверь, она остановилась в проеме и повторила то, что говорила перед этим. Меня бросило в жар.

– Je ne comprends pas [35] , – сказала я.

– Vos victements [36] , – повторила она и указала на маленький позорный сверток в углу.

35

Я не понимаю (фр.).

36

Ваша одежда (фр.).

– Ah, oui [37] , – как бы спохватилась я.

— Да.

Я хотела объяснить, что намеренно оставила там вещи, что они мне больше не понадобятся, но окончательно запуталась во всех этих местоимениях. Она глядела с легким отвращением, как будто застукала меня за каким-то непристойным занятием, так что я оказалась в дурацком положении и не придумала ничего умнее, как сделать вид, что я просто забыла там свою одежду.

– Merci. Mademoiselle [38] , – я изобразила пылкую благодарность. И протиснулась мимо нее, чтобы подобрать сверток. Щелкнул выключатель. Внезапно наступила темнота.

37

Ах да(фр.).

38

Спасибо, мадмуазель (фр.).

– Bon soir. Madame [39] , – приветливо крикнула она. Хлопнула дверь. Я мгновенно сообразила, что произошло. И если бы не тяжесть в голове если бы я не наткнулась на дверь, я, наверное, побежала бы следом и остановила ее. А может, и не побежала бы. Не знаю. Мне показалось, что это не столь важно. Я нащупала выключатель и снова зажгла свет. Моя сумочка, которую я оставила лежать открытой на раковине, исчезла. Я мыла руки и тупо размышляла, что же теперь делать без гроша в кармане и без косметики.

39

Приятного вечера, мадам (фр.).

Когда я вернулась в зал, ни девушки, ни двух ее спутников, разумеется, уже не было. На улице, на стоянке, стояла Крис, прислонясь к машине, которая из-за неоновых огней вывески над гаражом казалась зеленой.

— Ну, ты и копаешься, – сказала она.

— У меня сумочку украли, – доложила я скучным тоном.

Она уставилась на меня во все глаза:

— Что–о?

— Эта девица – та самая, которую ты назвала проституткой, – украла мою сумочку.

— Вот наглая дрянь, – возмутилась Крис. – Я видела, как они уходили. Она мне еще «до свидания» сказала.

— Да ладно. У меня там и не было ничего, – сказала я. – Сотня франков. Читательский билет. Кое–какая косметика.

— И кредитные карточки.

Она захлопнула дверцу и завела машину.

— Влезай, – сказала она. Из-под колес полетел гравий.

— Ты в состоянии вести машину? – спросила я.

— А что ж, нет, что ли? – Она включила фары. Деревья впереди с любопытством склонялись над

дорогой. Стало свежо. Бледные ночные бабочки летели на свет и разбивались о ветровое стекло. Мне вдруг стало нестерпимо грустно. Я опустила стекло со своей стороны и швырнула узел с несвежей одеждой в придорожные кусты.

— Вообще-то, – сказала Крис, – меня немного мутит. – Она сидела неестественно прямо, вцепившись в руль и напряженно вглядываясь в дорогу, как будто ничего перед собой не видела. – Чертовы деревья.

Следить в темноте одновременно за картой и дорожными знаками оказалось трудно. Я то и дело теряла дорогу.

— Налево или направо? – спросила Крис.

— Не знаю, – сказала я. – Или туда, или сюда.

Она рассмеялась. Тони это никогда не смешило.

Мы свернули налево, и дорога быстро превратилась в тропу, изрытую колеями, а потом и вовсе затерялась в поле. Развернуться не было ни малейшей возможности. Крис попробовала дать задний ход, но ничего путного из этого не вышло.

— Вот черт, – сказала она.

Она ехала по тропе слишком быстро. Машина подпрыгивала на кочках и рытвинах. Я со всех сил уперлась руками в приборную доску.

— Ты слишком быстро едешь, – сказала я ей.

— Не нравится – вылезай, – ответила она.

Машина накренилась, наткнувшись на насыпь. Раздался стук, за ним последовал жуткий скрип: машина боком ударилась о каменную стену.

— Вот дьявол, – сказала Крис. – Ну, теперь-то что?

Она заглушила мотор и пошла проверять повреждения, нежно, словно ушибленное место, трогая поцарапанный металл. Бок машины украшали длинные белые царапины.

— Я поведу, – сказала я.

— Ага, значит, это мы раньше делали, – сварливо сказала Крис и без сил облокотилась на капот. – Я просто жутко устала, вот в чем беда.

Беда была в том, что она слишком много выпила, но я смолчала. Я и сама выпила не меньше, но от холодного воздуха в голове у меня прояснилось, а утрата сумочки сделала меня легкой, почти бестелесной. Я была одета во все черное, у меня не было ровным счетом никакого имущества, никаких обязательств. Я была частью окружающей темноты. – Разреши мне сесть за руль, – попросила я. Я никогда не водила машину с левым рулем, и ощущение было довольно странное. Приходилось задумываться над каждым движением. Крайне осторожно доехала я до конца тропы и повернула налево. Сконцентрировала внимание на дороге, лежащей впереди, вернее, на том небольшом куске дороги, который я могла видеть, не крутя головой, и, наверное, напоминала цыпленка, неотрывно глядящего на проведенную мелом черту.

— Нужно где-нибудь свернуть, – сказала я Крис. – Если продолжать ехать в эту сторону, то мы снова окажемся на шоссе N20.

Но Крис спала, свесив голову на грудь. Очень хорошо помню, что подумала: надо же, как смешно – мы обе не в состоянии вести машину, а я к тому же не представляю, куда еду. Помню, я решила: остановлю машину, как только попадется подходящее место, где мы сможем до утра поспать. Но почти сразу я увидела знак «Остановка через 50 метров», и впереди возникло то самое шоссе N20 с огромным указателем: в одну сторону Лимож, в другую – Тулуза, и я свернула к Тулузе. Дорога была прямой и широкой, к левому рулю я уже привыкла, и вся моя нервозность улетучилась. Стрелка на спидометре все сильнее отклонялась вправо. Я понятия не имела, с какой скоростью еду, потому что здесь отсчет шел в км/ч, но чувствовала, что быстро, и в этом была своя свобода и безопасность. Я обгоняла машины, обгоняла фургоны, обгоняла грузовики. Я громко смеялась при мысли, что, возможно, девушка, укравшая мою сумочку, сидит сейчас в кабине одного из этих грузовиков и клянет меня на чем свет стоит, потому что она стала богаче на каких-то сто жалких франков и грязную косметичку. Я огибала нефтевоз и все еще посмеивалась, когда раздался ужасающий грохот, как будто вселенная взорвалась, и затем машина заскользила по асфальту, как по льду, вышла из повиновения, и ее понесло. Боже мой, бесстрастно и не к месту подумала я. Все произошло так быстро, что у меня просто не хватило времени подумать о другом. Но самый последний миг, когда меня ослепили фары встречного грузовика, длился, казалось, годы. Десятилетия. Если вы интересуетесь такими вещами, то знайте: это не было похоже на жизнь, промелькнувшую перед глазами, «промелькнувшая» – здесь совершенно неподходящее слово. На самом деле все происходило очень медленно. Но не как в кино, когда тебе в замедленной съемке показывают разлетающиеся осколки стекла, покореженный металл и фрагменты человеческих тел. Совсем не похоже. Последний миг был таким долгим, что мне хватило времени подумать о Тони и о том, как полицейский будет говорить ему, что я умерла, и о том, как до смешного жаль умирать после такого славного ужина. Я даже успела немного посмеяться над своими абсурдными дневными метафизическими размышлениями на тему того, что на бесконечной шкале ценностей не нашлось места для таких понятий, как начало и конец, и это забавно, ибо вот ведь он. Это не игра слов. Это был он. Конец.