Личное отношение

Тру слипающиеся глаза.

И послать хочется всё и всех, забыть о моих драгоценных племянниках и их безмозглых родителях, завалиться домой и, добравшись до кровати, отрубиться минимум на двое суток, а лучше — на неделю.

— Хорошо, Кирилл Александрович, — Амалия Эдуардовна соглашается недовольно, а на заднем плане раздается не менее недовольный визг и писк.

Улюлюканье, от которого у меня сжимаются зубы, дергается глаз и приходит обреченное понимание, что студенты — это еще не самые кошмарные дети.

Мои племянники хуже.

И бегущая от них седьмая за эту неделю няня, которую добрые дети окрестили Аномалией, тому в подтверждение.

Где я им должен отыскать новую няню?

Когда Софья Павловна — постоянная няня монстров — сломала ногу по вине этих самых монстров и выбыла на целый месяц, а найденное Аней агентство нянь свои ресурсы исчерпало. Нанимать же кого-то через одно из сотен объявлений по интернету я не хочу.

Не рискну.

Поэтому надо думать, искать выход и заманчивую идею выслать детей родителям посылкой в Африку с сожаленьем отметать.

Таможня добро не даст.

— Спасибо, Амалия Эдуардовна, — я благодарю искренне.

А дверь кафедры физиологии, расположенная на пол-этажа выше, оглушительно хлопает, раздаётся топот, что приближается, заставляет обернуться и точно также грохочущих по лестницам племянников в который раз вспомнить.

Почти не удивиться, увидев несущуюся Дарью Владимировну.

Она размахивает сумкой, выглядит до отвращения довольной. Раздражает своей солнечной яркостью, которая тускнеет, когда наши взгляды встречаются.

Слетает враз радостная улыбка.

Заменяется на вымученную, и тянет, переходя на неспешный шаг, Штерн безрадостно:

— З-здравствуйте.

Она запинается.

И в ответ вместо положенного приветствия хочется съязвить, сказать про полгода, которые Дарья Владимировна меня старательно избегала, пряталась за колоны, двери, Эля.

Меняла резко траекторию движения.

Попалась сейчас.

Но я молчу, только рассматриваю, как она спускается с видом королевы, равняется со мной, обдавая запахом цветов и лета, что и так буйствует за окном.

Уходит, но… я смотрю и принимаю, складывая враз сложный пазл, самое безумное решение в своей жизни и, не давая себе времени передумать, в последний момент хватаю Дарью Владимировну за локоть.

Останавливаю.

— Ште-е-ерн, — её фамилию я тяну со странным удовольствием, улыбаюсь хищником, что с жертвой определился, и давно замолчавший телефон, дабы не мешал, в карман сую, — ты-то мне и нужна! Про должок помнишь?

Помнит.

Морщится, дергается, но я удерживаю крепко. Так просто Дарья Владимировна от меня не убежит.

— Да, — она сдается, буркает недовольно, смотрит исподлобья.

И улыбнуться, чувствуя, как неожиданно поднимается настроение и пропадает сонливость, хочется сильно, рассмеяться непонятно чему.

Впрочем, есть чему.

Няню на месяц своим милым племянникам я, кажется, нашел. И можно похвалить себя за ту необдуманную и забытую фразу про должок.

И за решение не сдавать ходячий детский сад Лопуху.

— Вот и хорошо, что помнишь, — я ухмыляюсь. — Жду тогда тебя завтра у себя дома.

Я выговариваю и живой мимикой Дарьи Владимировны наслаждаюсь. Слежу, как удивленно расширяются и без того большие глаза, вспыхивают яростью, когда Штерн, явно складывая два и два, получает пять и доходит до мыслей о сексе.

Спасибо Куличу.

Слухи, что я сплю со студентками, пошли с его легкой руки, которая благодаря мне и гипсу на несколько недель стала очень тяжелой, но… особо одаренных студенток из кабинета пару раз пришлось выставлять и с Лопухом объясняться.

Сожалеть, слушая Вадима Вадимовича, что Куличу я врезал мало.

Следовало добавить.

— Дарья Владимировна, не задохнись от возмущения, — я пренебрежительно хмыкаю, поскольку Штерн уж точно не моя сексуальная мечта, — детский сад меня не привлекает. И со студентками, вопреки слухам, я не сплю. И я не договорил, жду тебя, чтобы…

Она подозрительно щурится, а я замолкаю.

Осекаюсь на середине фразы и раскрывать все карты передумываю. Детский сад слишком комичен и помучить её хочется.

Пусть гадает.

— Хотя… знаешь, Штерн, — смех у меня все же вырывается, а Дарья Владимировна обижено надувается, — я, пожалуй, сохраню интригу. Завтра в девять. Адрес скину.

Буду ждать.

И в общем-то даже верить, что с пятилетними монстрами Дарья Владимировна справится и общий язык найдет.

Уровень развития у них одинаковый.

Шесть

Июль

Личное.

Отношение.

Когда оно появилось?

Когда Дарья Владимировна перестала быть раздражающей занозой? Когда она перестала казаться лишь взбалмошной, ветреной и поверхностной девицей без грамма ответственности? Когда она перестала быть… чужой?

Стала важной частью моей жизни.

Неотъемлемой.

И кофе по утрам без неё уже не пьётся, не варится, потому что колдовать над джезвой, смешно напевая и пританцовывая, теперь может только она.

Её кофе вкусней.

Лучше.

И сама Дарья Владимировна оказалась лучше, чем я думал. Сложней, чем все задачи тысячелетия, вместе взятые. Многогранней, чем только можно было представить и узнать за целых полгода нашего знакомства и еженедельных встреч.

Она удивляла.

Раз за разом.

Рушила, сама того не понимая, день за днём моё представление о Дарье Владимировне Штерн, разрывала шаблоны мироздания и привычную картину мира, вызывала сумасшедший шквал эмоций и чувств.

Душевный раздрай.

Страх…

…когда, выломав дверь ванной, я нашел её на полу без сознания, позабыл, видя прилипшие к бледной коже мокрые пряди волос, на миг всё, чему учили долгие годы и что вдалбливали лучше, чем «Отче наш».

И сердце впервые болезненно ухало, пока я нёс Штерн на диван, приводил в чувство и в больницу к Стиву, ощущая свою вину, ввёз. Ждал вердикта лучшего нейрохирурга в городе, дабы убедиться, что с Дарьей Владимировной всё в порядке.