Лицо с обложки

Мы все живем для того, чтобы завтра сдохнуть!

Я живу для того, чтобы завтра сдохнуть!

Ты живешь для того, чтобы завтра сдохнуть!

Повторяет и повторяет без конца эту строчку и приплясывает на одном месте с закрытыми глазами.

Потом безо всякого перехода, с диким весельем, на одной ноте: «Я в деревне родила-ась, космонавту отдала-ась. Ух ты, ах ты! все мы космонавты!»

Подпрыгивает и с криком бьет ногой в стену. Вся взмокла от пота, волосы повисли прядями. И это — после приема пяти «гостей»! Как заведенная.

Я:

— Катя! Катя!

Не слышит, не смотрит.

Сзади ко мне неслышно подошла Май, дернула за рукав, жестом приказала идти к себе. Но не шипела, как обычно, а вроде даже по-дружески увела меня от греха подальше.

А Катя все бесилась, все прыгала…

День сороковой

Мне казалось, что я все еще та, прежняя я. А оказалось, «профессия» уже наложила на меня отпечаток. Профессионалки узнают во мне свою и приветствуют, как члена профсоюза.

Сегодня произошла странная встреча.

Райман в третий раз повез меня в «Матрешку» на обозрение широких зрительских масс. Мне удалось отпроситься в дамскую комнату. Там, возле умывальника, поправляла макияж девица с такими формами, что хоть лепи с нее садово-парковую композицию «Девушка с шестом». Мы искоса посмотрели друг на друга, и девица по каким-то тайным признакам опознала во мне «представительницу смежной профессии» и принялась болтать, словно мы сто лет знакомы.

Вообще-то для гостей и для персонала в кабаре предусмотрены разные туалеты, но Моника сказала, что сегодня она не работает, а пришла развеяться. Говорит, приехала в Германию в прошлом году, работает в «Матрешке» исполнительницей «экзотических танцев» по собственному желанию. С Райманом, владельцем клуба, стриптизерша, если не врет, училась в одном лицее во Вроцлаве, только с разницей в шесть лет. Утверждает, что на самом деле Раймана зовут Павел Казанецкий, и его фотография до сих пор хранится в альбоме лицейского выпуска 1990 года.

Моника увидела меня с Райманом в зале и решила, что я его подруга. Сам Райман танцорку не узнал, — во-первых, в сценическом гриме родная мама ее не узнала бы, а во-вторых, если они и встречались в прошлом, то девочка Моника тогда прыгала со скакалкой по двору и внимания великовозрастного лицеиста не привлекала. А вот она Павла запомнила…

Первая моя реакция — здесь же, в туалете, броситься Монике на шею и, рыдая, поведать страшную тайну: Райман меня похитил. пичкает наркотиками, избивает и принуждает заниматься проституцией.

Но жизнь меня била, била и вбила-таки каплю осторожности. И я первое желание подавила, сосчитала до ста и затем уже подумала: броситъся-то я брошусь, но что со мной будет потом? Даже если Моника не выдаст меня Райману, а сообщит куда следует… Что потом? Я попаду в полицию. там начнут разбираться… А, Зоя Ерофеева? Фрейлейн со студенческой визой, нелегально работала в Германии? Депортировать вас вон из страны на родину! А на родине меня давно ищут те, чья служба и опасна и трудна, и под белы руки поведут от трапа самолета в Шереметьеве прямо в «воронок»… Здорово! Лучше не придумаешь! И я воздержалась от бурной радости, а просто попросила у Моники телефон.

— Лучше я оставлю тебе номер моего агента, — предложила танцорка, записывая номер мобильника на бумажной обертке от спичечного коробка с эмблемой «Матрешки». — У меня вечно проблемы с квартирой, переезжаю с места на место. А через агента ты всегда на меня выйдешь. А с тобой как связаться?

Она смотрела на меня выжидательно, а я соображала, что ответить? Сказать, что у меня нет телефона? Неправдоподобно: у кого это в Германии пет телефона? Моника решит, что я не хочу с ней поддерживать отношения, а мне, наоборот, очень нужен свой человек на свободе!

Но быстрее ума сработала моя патологическая фантазия, и я, округлив глаза, трагическим шепотом поведала, что Райман жутко ревнив. Он просто бесится, если мне кто-то звонят, даже если это подруга, — он всех моих подруг считает стервами и своднями. Поэтому будет лучше, если я сама ей позвоню.

Моника сразу поверила!

— Да, — посочувствовала она, поправляя перед зеркалом бюст Памелы Андерсон, — мужики просто скоты! Чем больше у них денег, тем больше придури. Позвони, когда сможешь. Выпьем, переберем Павлу косточки. Чао, подружка!

Она чмокнула меня в щеку. сделала прощальный жест акриловыми когтями и удалилась. А я спрятала спички в белье. При обыске (каждый раз после возвращения домой меня шмонали) на них никто нс обратил внимания.

День сорок второй

Я осталась одна.

Райман отловил Катю «на конвейер» в одно из своих увеселительных заведений, которых, по слухам, у него в Берлине великое множество. Там Катька окончательно дойдет… А мне Май приказала переселиться в Катину комнату. Там сделали небольшой ремонт, привезли рояль. Райман хороший менеджер. Он из нас делает звезд.

Райман говорит мне: «Голливуд и телевидение задают планку секса. Мужчины хотят иметь то, что мельтешит на экране. А я им это даю!»

Он узнал, что я играю (еще бы! судя по документам, я приглашена в Германию на стажировку в оркестре Котбусского городского театра!) Теперь это мой сценический образ: «Бай, бай, майн либе герр!» — Лайза Минелли в фильме «Кабаре», черные чулки в сеточку…

Райман привозил фотографа. Тот был похож на грача, каким его изображают в кукольных мультфильмах: лысоват на макушке, длинноволос на затылке, весь в черном, на шее «златая цепь». Райман влил в меня полбутылки коньяка, (фотограф разложил меня на рояле, как ветчину, рядом с гипсовым бюстом Бетховена, и нащелкал портфолио. Как Бетховен в гробу не перевернулся? Может, и переворачивался, кто проверит?

В конце рабочего дня я спросила:

— Райман, почему ты не используешь добровольцев? Ведь в той же России полно проституток. Зачем тебе лишние проблемы?

Хозяин остановился в центре комнаты, заложив руки за спину, и внезапно заговорил о смерти. Он говорил, что нет ничего интересное, чем видеть смерть. Видеть, как человек медленно умирает на твоих глазах, как борется за жизнь, как чаши весов колеблются… И знать, что это не голливудские спецэффекты, а правда! Реальность!

— Если я показываю убийство — это настоящее убийство, если самоубийство — это настоящее самоубийство. Кровь — настоящая кровь. Если женщина орет от боли — эго настоящая боль. Круче, чем то, что я делаю, были только игры в римском Колизее!

Райман нс смотрел на меня, он смотрел в никуда, в пространство, словно видел там то, что недоступно обыкновенным людям. Фотограф свернул свои манатки и стоял у двери, но Райман не замечал, что он хочет уйти. Когда фотограф попытался привлечь к себе его внимание, хозяин рявкнул на него так, что бедняга позеленел и слился со стеной. Райману не требовались слушатели. Он беседовал сам с собой.

Он заговорил об энергиях, об обмене энергиями между мужчиной и женщиной, о древних культах плодородия и о бессмертии… Все мы, говорил он, одна энергетическая цепь, мы связаны между собой ближе, чем кровной связью.