Лиса в курятнике
Шрифт:
Поднялась.
И спросила:
– Я п-пойду?
– Иди, - разрешил Димитрий, добавляя толику усталости.
– Иди, отдохни... переволновалась, небось? Поспать надо. Проснешься и все будет хорошо... ясно?
– А...
– Скажешь, что князь Навойский велел.
Девица завороженно кивнула.
А он перевел взгляд на Лизавету. Та же, перебравшись к Стрежницкому, взяла его за руку - и желание постучать светлою головой последнего о стену стало вовсе невыносимым - и произнесла:
– Ему к целителю надо.
Стрежницкий моргнул.
Потер глазницу
– Чешется.
– Это потому что живой, - Лизавета шлепнула его по пальцам.
– Куда грязными руками?
– Живой...
– странным голосом произнес он.
– А она нет... как она здесь? Я же ее еще когда...
– Помолчи, - рявкнул Димитрий, переступив через куклу. Стоило заметить, что выполнена была она весьма умела, и в сумраке коридора казалась настоящею. Бледненькое востренькое личико, довольно, следует признать, симпатичное.
Волос короткий, рыжеватый.
Одежда почему-то мужская и не особо чистая, и это наверняка что-то да значит, а что именно - Стрежницкий расскажет. Надо только препроводить куда. И запереть.
Что-то подсказывало, что запереть Стрежницкого следовало бы давно.
Лизавету князь до комнат самолично провел. И дверь приоткрыл. И придержал. И строгим-престрогим голосом заметил:
– Вам не стоит гулять без сопровождения.
– А где его взять?
– резонно поинтересовалась Лизавета. Жених-то ее навряд ли к прогулкам расположен. Как-то он слишком уж бледен был и вовсе слаб, того и гляди в мир иной отправится, что с его стороны будет совсем уж неприлично. Лизавета, может статься, с мыслью о замужестве сроднилась почти.
– Нигде, - князь согласился, почему-то не сводя с Лизаветы настороженного взгляда, будто подозревал ее в чем-то недостойном.
– Потому вам не стоит гулять.
– Совсем?
– Совсем.
– А... нам к ужину надобно. Оглашение и все такое...
Он задумался.
Вздохнул.
И сказал:
– Ждите. К ужину я вас проведу, а дальше надо будет что-то придумать.
И как-то вот это Лизавете совсем не понравилось. Тетушка не зря говорила, что от мужских придумок женщинам одни беды.
Впрочем, оставшись одна, она поежилась.
Шутка?
Уж больно настоящим чудилось то тело в коридоре. И бледен был Стрежницкий. И женщину он явно узнал. Откуда? И главное, что за оговорка такая? Выйти бы, да... страшно.
И Лизавета, вздохнув, присела.
Взялась за гребень.
Надобно бы Руслану позвать, чтобы косу переплела, а то нехорошо. Скоро и вправду к ужину идти, а она растрепа растрепою... что скажут?
Глава 43
Глава 43
...а скажут, - этот шепот проникал, казалось, сквозь стены, мыши и те примолкли, то ли в страхе, то ли, чтобы людям пугаться не мешало, - будто бы ничего и не было. Вот поглядите.
Девица в мятом платье тоненько всхлипнула, прижимая к груди надкушенный пирожок. С зайчатиною. Пирожок был мягок и горяч, и что с того, что надломлен с краюшку? Ей и такой сойдет. Она шмыгнула
носом и приняла кружку травяного отвару, заботливо поднесенную старухой. От кружки пахло не только травами, но старуха сказала:– Пей, тебе оно надобно. Небось, испереживалась вся...
Заохали иные девки, зашептались, друг дружку локтями подпихивая.
– Про шутку это они удумали, чтоб ты языком не трепалась. Сама-то трогала?
– старуха блеснула темными глазами. И девица покачала головой: не трогала.
Как можно?
Она мертвяков с малых лет боялась, а чтоб трогать... или как та, рыжая, из благородных, почитай ползать. Стоило припомнить, и девицу замутило. Она поспешно выхлебала отвар, сдобренный самогоном, и пирожком закусила.
А ведь говорили, что не стоит во дворец лезть.
Нет же... маменька и подруженька ее... мол, устроят... походишь месяцок в прислугах, себя покажешь, глядишь, и оставят. А нет, то рекомендацию дадут, как обещали. Небось, с рекомендацией из дворца в любой дом устроиться можно.
Она и послушала.
Еще и радовалась. Как же... только теперь радость ушла, сменившись страхом. И старуха, чуя его, улыбалась. Черный рот, желтоватые кривые зубы. Нос крюком. Обещала на суженого погадать, нитки судеб связать, и недорого брала, но теперь, глядя на это лицо, хотелось крикмя кричать.
– А... что делать?
– шепнул кто-то.
И ведь сама она ни словечка не сказала... шла, думала лишь о том, как притомилась ныне... прилечь не чаяла, а тут старуха... и вот уже на кухне сидят, в комнатушке махонькой, где ненужную утварь держат. Сидят и шепчутся, страхи рассказывая.
– Ничего, - старуха погладила по руке, и прикосновение ее было горячо, что огонь живой.
– Что вы сделать можете, бедолажные? Бегите... если силы духу хватит. А то ведь выпьет. Каждую из вас выпьет, никого не оставит... весь род людской изведет под корень, вот посмотрите. Я-то старая, мне чего терять? А вас вот жалко... жалко бедолажных.
Стрежницкого в разум привела пара пощечин и стакан укрепляющей настойки, которую целитель вливал силой и, как почудилось, с немалым удовольствием.
– Я начинаю сомневаться, вправду ли вы хотите выздороветь, - он вытер пальцы тряпицей.
– Я просто не знаю, как еще объяснить ваше самоубийственное желание причинить себе вред.
– Я больше не буду, - не слишком искренне пообещал Стрежницкий, но в постель забираться не стал. А целитель не стал настаивать.
Он вытащил склянку с жирной желтоватой, будто топленый подпочренный жир, мазью, которую и принялся втирать в глазницу.
Димитрий отвернулся.
Прошелся по комнате.
А ведь от нее до того коридора шагов двести, если не больше. И назад Стрежницкого пришлось на себе волочь, перепоручивши чудо-куклу заботам своих людей. Опять слухи пойдут...
– Вы понимаете, что ваше нынешнее состояние лишь кажется вам устойчивым? Ваш организм, уж простите за откровенность, - пальцы целителя раздирали рубцы, втирая в них мазь, и Стрежницкий морщился, но терпел, - пребывает в ужасающем состоянии. У вас больное сердце...