Лиса в курятнике

Письмо от Соломона Вихстаховича Лизавета перечитала дважды. И трижды. И четырежды. И даже над свечкою подержала в тайной надежде, что буковки возьмут да исчезнут, а вместо их появятся другие, настоящие. Но ничегошеньки не добилась, только бумага пожелтела слегка.

Погано получалось.

...дорогая Лисавета, я вынужден в скором времени покинуть Арсею, что и тебе советую. К сожалению, климат здешний грозит переменами, которые рискуют пагубно сказаться на здоровье многих людей...

Вот как так можно?!

...памятуя о нашей договоренности, я открыл в банке счет на две тысячи рублей. Полагаю, этого будет достаточно, чтобы компенсировать некоторые неудобства, причиненные тебе моим отъездом. Также я оставил поверенному вполне определенные инструкции на случай, если ты посчитаешь возможным и дальше выступать обозревателем.

Ага, обозревателем, мать его...

Лизавета выругалась, позабывши, что девицам приличным оно не пристало.

...однако тебе стоит помнить, что в отличие от меня, поверенный наверняка откажется иметь дело с посредниками, а потому ряд статей острых придется придержать.

Ничего.

Две тысячи... две тысячи - это не просто много, это много больше, чем Лизавета рассчитывала, ввязываясь в эту авантюру.

...а еще, дорогая Лисавета, позволь дать тебе совет, которому, конечно, ты вряд ли рискнешь последовать, однако все ж послушай человека, умудренного жизнью. Про Навойского многое говорят, однако никто из моих доверенных лиц не полагает его бесчестным. Потому с твоей стороны было бы разумным довериться ему, а еще передать, что «Сплетникъ» верен короне, что, впрочем, вряд ли повлияет на общественное мнение.

Властям не следует недооценивать силу слова.

И величину гнева, который намеренно разжигают в людях.

Твой престарелый дядюшка...

Дядюшка, как же...

И вот что ей делать?

...и третьего дня исчезла Марьяна Кобыльцова, девица подлого сословия, нанятая кухонною помощницей, - докладчик замолчал и потянулся к стакану. Кухарка сказала, что отправила ее за маслом, но та не вернулась, а вместе с нею исчезла и голова масла, три окорока и две фазаньи тушки...

– Кухарку потряси, - велел Димитрий, - небось, сама и взяла.

Первецов кивнул.

Хороший паренек, старательный весьма. Еще пару лет, глядишь, и до чинов дослужится, приобретет должную степенность, без которой в империи чин не чин, но так, сотрясание воздуха. И говорить станет иначе, медленней и тише, тем самым важность собственную подчеркивая.

– Значит, без малого полторы дюжины? За последние две недели? И никто не всполошился?
– Димитрий заложил руки за спину, ибо возникло нехорошее такое желание схватить Первецова за шиворот и тряхнуть от души.

Он же ж поставлен был слуг блюсти.

Неужели в журналы и не заглядывал? Так и есть, не заглядывал, небось, с камер-фурьерами чаевничал, а те и рады, им лишнее внимание к делам внутренним без надобности. Вот и докладывали, что будто бы все в порядке...

Оно и в порядке.

Подумаешь, девка пропала. Может, сбегла с полюбовником. Девок во дворце полно, одна ушла, другая придет. Главное, чтоб столовое серебро блестело, сияли решетки каминные с паркетами, да пыли на фарфоре не наблюдалось.

Остальное - мелочи.

Димитрий заставил себя разжать кулаки.

На Первецова злиться бессмысленно. Ему, как и прочим, задачу доводить надобно точно, полно, каждый моментец оговаривая. А сейчас вон, уши оттопыренные горят и на чиновничей лысинке, которая уже проглядывала сквозь кудри, предрекая карьеру солидную, пот проступил.

– И что было сделано?

Первецов стыдливо потупился, папочку со списком к груди прижимая.

– Хоть по домам отправили кого, выяснили? Может, и вправду ушли?

В том Димитрий сомневался. Попасть во дворец непросто, сюда со стороны людей не берут, а коль попал, то и радуйся. Небось, платят с душой и вовремя, на праздники одаривают, а захочешь уйти, так и рекомендацию выдадут, как положено, с печатью.

– Немедля распоряжусь!
– бодро воскликнул Первецов и каблуками щелкнул.

Может, зря Димитрий понадеялся на толковость? Нет, прежде Первецов справлялся неплохо, но там дела простые были, понятные, не то, что тут.

– Распорядись, - высочайше дозволил Димитрий. И поинтересовался: - А слуги чего говорят?

– Слуги?
– хлопнули белесые реснички, а на круглом личике возникло выраженьице пренедоуменное.
– Какие?

– Разные.

– О чем?

– Обо всем.

...ибо быть того не может, чтобы пропажу этакую да не заметили. А раз заметили, стало быть, обсудили. И как знать, может, средь многих сплетен и полезное чего сыщется.

– Так...
– он замешкался.
– Чернь же ж... глупости одни...

– Какие?
– Димитрий сам удивлялся собственному терпению.

– Так... глупые.

– Насколько глупые?

Первецов нахмурился, губенками пошевелил, будто молясь про себя. А после решительно произнес:

– Понятия не имею.

– Так возымейте уже!
– Димитрий не выдержал.
– Идите. И без нормального доклада не возвращайтесь. Мне не просто имена нужны. Мне нужно знать, как эти люди исчезли. При каких обстоятельствах. Кто их видел последними. И что про это говорят другие. Друзья там, приятели. Ведь были же у них какие-то приятели?

Первецов нерешительно кивнул, предусмотрительно с начальством высоким соглашаясь. Оно-то погневается и простит, а пока перетерпеть надобно.

– Идите уже, - Димитрий махнул рукой. Небось, самому на кухню лезть придется, будто бы у него делов других нет. А ему еще рыжую к ужину отвести надобно...

...при мысли об этом злость исчезла.

А на верхний этаж он заглянет. И в город пошлет кого... знать бы еще, кого слать, чтоб не вовсе безголовый... где ж взять такого-то?

Стрежницкий спал.

Заперся еще.

Авдотья фыркнула и достала отмычки. А что, народец на границе всякий, и потому лучше уж уметь, чем не уметь. Учил ее папенький адъютант, приличный ныне Фома Игнатьевич, некогда в годы буйные молодые звавшийся попросту Фомкой.