Литература 2.0

2. Пришли третьи

В романе Быкова «Эвакуатор» переплетены две достаточно простые мифологемы. Во-первых, это «любовь на фоне войны» [343] — романтическая связь москвички Кати и ее сослуживца Игоря, который предлагает ей «игру для двоих», называя себя инопланетянином, и подробно придумывает совершенное вместе с ней путешествие «на родную планету» [344] ; все это происходит во время нарастающей волны террора, осуществляемого предположительно чеченскими сепаратистами и приводящего в конце концов к распаду государственных институтов России. При этом «инопланетная» часть сюжета написана нарочито абстрактно, притчеобразно, но смысл этой притчи лично мне не совсем ясен. (Кроме довольно расхожего утверждения частного счастья как антитезы общественным катаклизмам, эту любовную историю можно трактовать как попытку осуществления личной свободы посредством подчеркнуто частной речи [345] .) Во-вторых, это «апокалипсис сегодня»: как в рекламе поисковой интернет-системы «Яндекс» «найдется всё», так и у Быкова взорвется все, что только физически может взорваться. От московских торговых центров до провинциальных АЭС.

343

Быков в сюжете «Эвакуатора» очевидным образом использовал свою собственную поэму 1996 года «Военный переворот» (см.:.

344

На идее эвакуации на далекую звезду (у Быкова — альфу Центавра, здесь — на Бетельгейзе) построена еще одна относительно недавняя антиутопия — «Несколько дней после конца света» русского испанца X. Мирамара (Киев: Ника-центр; Эльга, 2004), в которой наша страна также погружена в анархию, а хоть какой-то видимый порядок в ней пытаются поддержать внешне силы — американские представители ООН и еврейские добровольцы-дружинники, приехавшие из Израиля.

345

Ср.: «Наррация как воплощение самосознания и выступает в замятинском романе процедурой „распрограммирования“ героя — высвобождения его из-под контроля ничьего языка и вездесущего господства (позднее этим путем пойдет оруэлловский протагонист)» (Дубин Б. Указ. соч. С. 36).

Имеет смысл рассмотреть вторую, «апокалиптическую», составляющую «Эвакуатора», тем более что традиционная трактовка войны как хаоса и разрушения стала чуть ли не редкостью в последнее время на фоне вновь оживившегося модернистского понимания войны как элемента успешного функционирования системы: «Известно, что система традиционно и мощно помогает себе войной, чтобы выжить и восстановиться. Сегодня механизмы и функции войны интегрированы в экономическую систему и в механизмы повседневной жизни» (Ж. Бодрийяр [346] ). Именно о войне и «механизмах повседневной жизни» (и о любви как наиболее ярком проявлении жизни) и пишет Быков; война как самое наглядное выражение катастрофичности и всеобщего разлада присутствует и в других произведениях на интересующую нас тему. Так, в романе Сорокина поминается некая «смута», а Кавказ перегорожен такой же стеной, как и та, что отделяет Россию от Европы; гражданская война начинается в романе Славниковой, а «2008» Доренко заканчивается угрозой одновременно катастрофического теракта и гражданской междоусобицы, после чего по просьбе российских властей в страну вводятся американские войска, чтобы правительство могло взять ситуацию под контроль.

346

Бодрийяр Ж. Указ. соч. С. 80.

Концептуалистски-остраненное изображение подобных ощущений наглядно демонстрирует текст, не имеющий непосредственного отношения к нашей теме, — абсурдистская и нарочито камерная пьеса Александра Анашевича «Булавки» [347] , две героини которой, женщины средних лет, то и дело начинают паниковать: «Скоро и этот город будет трещать по швам и корчиться от боли. Он будет разрушен. Они все умрут». Они обсуждают «войну», «междоусобицу» и «мародерство», от которых надо бежать «в Челябинск или Воркуту». При этом еще в большей степени, чем в «Эвакуаторе», само ощущение абстрактного «апокалипсиса сейчас» оказывается гораздо важнее, чем конкретизация угрозы.

347

Анашевич А. Булавки // Критическая масса. 2006. № 1.

Расширяя контекст, следует заметить, что оккупация России Америкой становится настоящим «больным местом» современной прозы [348] . В качестве наглядного примера можно вспомнить сборник «Военные рассказы» П. Пепперштейна (М.: Ad Marginem, 2006): в рассказе «Россия» повествуется о войне России с США, происходящей в далеком будущем, в «Подвиге модели» — в опять же весьма удаленном будущем — в России вспыхивает восстание против войск США, якобы оккупировавших страну ради контроля над сырьевыми месторождениями. Развивая почти во всех рассказах тему войны как предельного выражения катастрофизма сознания (особенно показательны «Енот изнутри» и «Плач о Родине»), Пепперштейн представляет в метафорико-мифологической форме относительность целей и причин современной локальной войны: «Быстро формировались и вновь распадались отряды и группы под различными значками и флагами: флаг с ликом Христа, коммунистический красный флаг, флаг Советского Союза, фашистский флаг со свастикой, имперский штандарт дома Романовых — все это странно перемешалось».

348

Подробнее об этом см.: Витенберг Б. М. Игры корректировщиков (Заметки на полях «альтернативных историй») // НЛО. 2004. № 66.

Вся эта идеологическая мешанина подвергается деконструкции в других рассказах Пепперштейна — например, в «Войне Дня и Ночи». А из финального рассказа этой книги «Плач о Родине» становится понятно, что все рассказанное прежде предлагается воспринимать именно как фантазм — советско-ностальгические ламентации у Пепперштейна превращены в метафору цивилизационной трансформации, перехода современного мира в стадию «космического мусора». Такая метафоризация чревата этической нечувствительностью, но важно отметить, что дистопия у Пепперштейна — это именно масштабная метафора, имеющая заведомо «переносный» смысл.

«Американской угрозой» [349] , и куда менее метафорически, чем в прозе Пепперштейна, пугают читателя в совсем другом и по уровню, и по поэтике сочинении — в романе Александра Проханова «Теплоход „Иосиф Бродский“» [350] . Описанный в этом опусе «американский посол» активно участвует в антироссийском заговоре и прилагает усилия, чтобы не допустить избрания президента по имени Парфирий — но очевидно, что имеется в виду В. В. Путин — на третий срок. «Гротескная метафоричность Проханова не проблематизирует производство смысла, а „удваивает“ общественные страхи и мифы, направленные на поиск виноватых и демонизацию всевозможных „врагов“ („Ельцин развалил Россию“, „Чубайс всех ограбил“, „американцы хотят весь мир завоевать“ и т. п.); эти утверждения как бы дублируются на метафорическом языке и легитимизируются в пространствах журналистики (передовицы Проханова) и литературы. Поэтому произведения Проханова не проблематизируют, а мифологизируют и гиперболизируют любую идентичность…» [351] Именно по этой причине у Проханова можно найти еще множество расхожих маркеров, свойственных рассматриваемой политической прозе. Так, у него заявлена тема «китайской угрозы» (китайцы претендуют на Дальний Восток и безудержно размножаются личинками в китайской пагоде, сооруженной среди русских лесов; в романе Сорокина Китай описан как экономическая супердержава, производящая чуть ли не все товары мира, но китайцы изображены как обычные люди — их-то, чересчур законопослушных, легко обманывает главный герой — опричник, то есть сотрудник тайной полиции [352] ); дан намек на революционное восстание «нацболов», как в «2008» Доренко; присутствует тема уставшего, слабого, не справляющегося с ситуацией президента, отказывающегося идти на третий срок, чего хотят «патриоты» в его окружении. Эта последняя деталь, как и пасквильный тон в описании нынешней политической элиты, опять-таки напоминает роман Доренко. Не обошлось у Проханова и без эсхатологических намеков на скорый конец российского государства: «Бунта не будет, Василий Федорович. Русский народ израсходовал энергию бунта и теперь не горит, а тлеет. Россия больше не угрожает миру революцией и войной. Она угрожает миру своим гниением, которое может стать источником неприятных эпидемий. Президент Парфирий оказался неудачливым врачом, и его методы лечения не привели к исцелению умирающей России».

349

О феномене страха перед Америкой в современном российском обществе см. состоящий из четырех материалов блок «„Американский невроз“ в российской культуре» в: НЛО. 2009. № 95. Об истоках сложного отношения к США см. также: «Представители карательных органов, так и не привлеченных, даже по их собственным законам, к ответственности за поражение СССР в этой войне, консервируют общество в состоянии травмы — как бы в отместку за то, что повторный роспуск Российской империи в 1991 году оказался сравнительно мирным. Формулируя позицию Российской Федерации в отношении США, правящий класс постоянно апеллирует к американо-советским отношениям — так, как будто нынешняя РФ — именно тот правопреемник СССР, который обречен продолжать историческую миссию проигравшей стороны. Если условно обозначить США и СССР как два „Третьих Рима“ — соответственно республиканский и императорский, — то падение нашего, императорского, поставило население самого большого осколка империи — Великороссии, или Российской Федерации, — перед развилкой. С одной стороны — свобода и союзничество с США, с другой — попытки реванша централизованного авторитарного государства» (Гусейнов Г. Язык и травма освобождения // НЛО. 2008. № 94. С. 140).

350

См.: Чанцев А. И корабль плывет // Сайт «Букник. ру». 2006. 10 июня .

351

Кукулин И. Революция облезлых драконов: ультраправая идея как имитация нонконформизма // Сайт «Полит. ру». 2007. 8 апреля .

352

Китайская тема стала одной из центральных — вместе с экологической — в романе А. Рубанова «Хлорофилия» (М.: Астрель; ACT, 2009): Восточную Сибирь сдали в аренду китайцам, а все население Москвы, достигшее 40 миллионов человек (остальная территория России если не подверглась отторжению, то заселена, как и у Быкова, полудиким, обитающим в лесах или разрушенных деревнях, «исконным» населением), живет на свою долю с платежей. (Любопытно, что эту идею можно встретить не только в сатирических антиутопиях, но и в серьезных политологических работах. Так, глава «Общества Мон-Пелерин» Д. Лал в своей книге советует: «…одним из способов разрешения вечной дилеммы российской „души“ — европейской и азиатской одновременно — может стать вариант „аляскинского решения“ царского правительства: сдача Сибири „в аренду“ Китаю в обмен на долю рентных доходов, которые китайцы извлекут из ее природных ресурсов» (Лал Д. Возвращение «невидимой руки»: актуальность классического либерализма в XXI веке / Пер. с англ. М. Коробочкина. М.: Новое издательство, 2009. С. 12)). Что же касается «китайской» фобии, то недавно утвержденная «Программа сотрудничества между регионами Дальнего Востока и Восточной Сибири Российской Федерации и Северо-Востока Китайской Народной Республики (2009–2018 годы)» была воспринята некоторыми публицистами именно в алармистском контексте «продали Сибирь китайцам!» (см.: Храмчихин А. Пораженцы // Частный корреспондент. 2009. 14 октября ). К слову, страхи по поводу «китайской угрозы» возникли в фантастической литературе далеко не вчера — еще у В. Одоевского в книге «4338. Петербургские письма» (1835–1840) Китай и Россия занимают ведущее положение в мире (между собой, правда, живут в полном мире, а рассказчиком является китаец с русским именем, в точности как и у Хольма ван Зайчика), а у Г. Данилевского в рассказе «Жизнь через сто лет» Китай покорил Европу и США, помиловав Россию лишь за ее нейтралитет в мировой войне 1930 года… (См.: Егоров Б. Российские утопии: исторический путеводитель. СПб.: Искусство-СПБ, 2007. С. 161–162, 276–277. См. также обзор литературы по утопиям последних лет (включающий в себя и разбор книги Б. Егорова): Витенберг Б. Путешествие в мир утопий (обзор книг по литературной утопии) // НЛО. 2008. № 93).

Не совсем Америкой, но силами НАТО и ООН контролируется распавшаяся Россия в романе «Стыд» В. Строгальщикова (М.: Эпоха, 2006). Здесь наша страна уже не федерация, а конфедерация (Дальний Восток и Чечня утеряны). Москва все еще столица, но лишь номинально, поскольку страна разделена на зоны «международной коллективной ответственности»: по «закону об охране инвестиций» силы ООН и «эсфоровцы» (натовские силы «Эсфор», «Siberian Forces») охраняют инфраструктуру российских земель, важную для зарубежных владельцев, от набегов идейных исламистов. Российская армия, как и государство, в крайне плачевном состоянии, а единственной «живой» силой, страдающей от всех воюющих сторон, становится деревенский люд (аналог этого «коренного населения» мы увидим в «ЖД» Быкова). Живописуя все это унижение России, автор занимает довольно неожиданную позицию — при общем патриотическом настрое он, кажется, одобряет очередное «призвание варягов», неоднократно отмечая, что при «эсфоровцах» «ментовской произвол слинял на нет», «жесткий паспортный режим очистил подвалы и улицы», «общественный транспорт при варягах работал как часы», исчезли наркотики и т. д. Эта позиция любопытна для нашего обзора не только потому, что, как в том же «ЖД», «реанимирует» идею «варягов», но и потому, что — даже в виде зарубежных «эсфоровцев» — апеллирует к идеологеме сталинской «сильной руки». Можно не говорить о том, что эта позиция полностью отрицает какую-либо внутреннюю потенцию изменить ситуацию в собственной стране — нужны или варяги, или жесткий диктат сверху, как во времена Сталина…

Сюжет романа Д. Быкова «Эвакуатор» отнесен если и в будущее, то в ближайшее; скорее всего, время действия совпадает с временем выхода книги — это 2005 год (один из персонажей говорит, что с 2003 года «еще два годика проскрипело»). Российское общество в романе описано как находящееся в состоянии тотального кризиса и повсеместной эрозии и паники. В Москве звучат взрывы — взрывают кафе, торговые центры, целые районы (Свиблово) [353] и т. д. Как в романе Доренко, у Быкова террористы захватывают АЭС, правда, непонятно, взорвали ли ее в итоге («Сейчас в городе говорят, АЭС взорвалась. — Сухиничская? — Ну. А другие говорят, не взорвалась, просто захватили. Радио ж молчит, не говорят ничего…»). Самопроизвольные или террористические взрывы распространяются на все более обширные территории — взрывы звучат в других городах России, в США «тоже уже началось», и в Европе неладно («паника на дорогах Германии и Франции…»).

353

Похожими смутными ощущениями тревоги пронизаны и новеллы из сборника рассказов «Городские сумерки» А. Кабакова (М.: Вагриус, 2007) — на улицах стреляют, дома лежат в развалинах… Впрочем, подспудные отсылки к атмосфере «Невозвращенца» и «Приговоренного» присутствуют не только у его автора, но и у многих персонажей данной статьи. Кроме того, из заметных авторов в прошлые годы в жанре антиутопии работали Э. Тополь, М. Веллер, а несколько позже Ю. Поляков с «Демгородком» и В. Рыбаков с «Гравилетом „Цесаревич“». У Рыбакова в 2003 году вышел также роман «На будущий год в Москве» (М.: ACT, 2003), в альтернативном мире которого России попросту нет — страна поделена на десятки крошечных областей с визовым режимом между ними (визу выдает ОБСЕ), армия и наука упразднены, в Петербурге заседает сейм, в Москве — меджлис, Ставрополь переименован в Исламийе, а вся российская история находится под запретом или кардинально пересмотрена (в школе преподают, что немцев под Сталинградом разгромили американцы). Последний роман Рыбакова «Звезда Полынь» (М.: Эксмо, 2009) отчасти развивает идеи возрождения героического советского прошлого — на этот раз в космическом проекте одиночек, усилиям которых противостоит государство.

Из-за отсутствия достоверной информации и эскалации катастрофы государство постепенно распадается: метро закрыто [354] , центр оцеплен, телефоны не работают, газеты не выходят («…дольше всех продержался глянец, и это было по-своему логично — в гибнущей стране все наоборот, законы переворачиваются, и наиболее жизнеспособным оказывается никому не нужное»), выезд из страны запрещен… Алармистский катастрофизм, тему которого Быков продолжил в следующем своем сочинении — «ЖД», — в романе постоянно нагнетается, и это уже само по себе является свойством кризисных эпох. Анализируя мировоззрение Ницше, Фридрих Юнгер показал развитие его патологических сторон — его описание чрезвычайно подходит к анализируемым здесь социальным симптомам:

354

В бестселлерах Д. Глуховского «Метро 2033» и «Метро 2034» ситуация еще хуже — после ядерной войны уцелели лишь те москвичи, что были в метро, и теперь на каждой станции метрополитена свое государство…

«Внезапно все вокруг оказывается как бы отравленным. Все выглядит так, как если бы большой, невидимый труп отравлял воздух. Начинают быстрее расти страх, ненависть, недоверие. Вопрос о доверии ставится снова и снова, ищут ответственных, виноватых. Ответственность перекладывают друг на друга по кругу. <…> Обвиняющая мысль становится все более острой; разрабатываются новые процедуры и методы. Они должны усугубить и увеличить подозрение. <…> Наружу вырывается неприкрытая жестокость» [355] .

355

Юнгер Ф. Г. Ницше / Пер. с нем. А. Михайловского. М.: Праксис, 2001. С. 168.

Впрочем, несмотря на то, что рассказчик просто-таки смакует описания взрывов, агонии государства и прочих эсхатологических кошмаров (ни о каком сочувствии к потенциальным жертвам речи нет в принципе — герои лишь эмоционально рассказывают друг другу об очередных терактах, считая их не то чтобы справедливыми, но безальтернативными в сложившейся ситуации), важнее не обсуждать модальность описания, а рассмотреть причины и следствия происходящего в романе.

Во взрывах не явно, но имплицитно присутствует «чеченский след» — простые обыватели уверены, что взрывают чеченцы, Шамиль Басаев обещает на своем сайте в Интернете «повзрывать всю Москву», обыватели преследуют на улицах чеченцев, кавказцев высылают из Москвы, громят восточные кафе, закрыты рынки [356] . Но, несмотря на то что один из персонажей книги — спасенная героями на улице и взятая на борт космического корабля чеченка — оказывается террористкой с «поясом шахида» (словно других чеченцев не бывает), в этот «след» никто по-настоящему не верит. «Сам и рванул. Откуда там чечены? Там что, гексоген был? <…> Война. Тоже война, мля. С кем воевать-то? Война — когда хоть врага видно», — говорит необразованный солдатик, который, казалось бы, должен обвинять во всем именно чужаков. «Теракты терпели потому, что за ними чувствовали мощь, с которой не пошутишь. С каждым новым взрывом все уверенней обвиняли власть и все охотнее сочувствовали противнику», — рассуждает Катя. (Это утверждение отсылает к многочисленным сообщениям российских и иностранных СМИ о «следе провокации» в громких терактах.) Игорь-«инопланетянин» объясняет Кате: «…это примета времени — зло без причины, наделенное чудовищной, бесцельной силой. Радикальный ислам тут вообще ни при чем, он тоже станет жертвой, только чуть позже. Я же говорю — первые и вторые уравнялись и взаимно уничтожились, пришли третьи». В конце романа кавказцы и русские бегут из Москвы одновременно.

356

Две последние ксенофобские детали были почти успешно «реализованы» в реальной жизни в 2006 году: после инспирированного и санкционированного властями «наезда» силовиков (следствие политического конфликта с Грузией в октябре 2006 года) на грузинские рестораны и казино те были (временно) закрыты, а торговцы с Кавказа и из Средней Азии были в основном вытеснены с рынков в соответствии с новым законом о привлечении иностранной рабочей силы в отраслях городского хозяйства; правда, вскоре были разработаны легальные возможности обойти новый закон — после того, как на рынках попросту стало некому работать. Подробнее см., например: http://news.bbc.co.uk/hi/russian/russia/newsid_6346000/6346415.stm.