Литература 2.0
Шрифт:
Ответ, как мне видится, можно найти в сборнике отечественных, если пользоваться музыкальной терминологией, трибьютов Лавкрафту — «Возвращение Ктулху» (замечу, что сама идея сборника не нова — так, 15 лет назад у нас выходил переводной сборник «Крылатая смерть» с произведениями авторов лавкрафтовского круга [319] ). 17 авторов из России и (до чего корявый термин!) «ближнего зарубежья» опубликовали свои произведения, так или иначе развивающие сюжеты Г. Ф. Л. или же написанные с отдаленно переданной атмосферой его текстов: книга состоит из разделов «Сохраняя букву» и «Сохраняя дух». Разбор этих произведений — от нескольких до ста страниц, сильно, разумеется, различающихся как по стилю (где-то действие и герои «американизированы», где-то, наоборот, излишне «русифицированы»), так и качеству, — не относится напрямую к нашему сегодняшнему разговору о феномене Г. Ф. Л. Показательно, однако, не только то, что в большинстве произведений действие происходит в нашей стране, но что сразу в нескольких новеллах и рассказах «миф Ктулху» оказывается напрямую вписан в «питерский текст», становится его почти равноправной частью. Так, у Елены Хаецкой в питерских атлантах и кариатидах проступают черты лавкрафтовских монстров: «Туман полз по улицам, и украшения на фасадах домов — все это барокко и рококо, которым так гордится центр Санкт-Петербурга, — сцеплялись с завитушками тумана, сливались с ними в единое целое. Серая, взвешенная в воздухе влага была истинной кровью насильственно выпрямленных, растянутых жил приморского города. Она изливалась из неведомого источника и, пройдя по всем улицам, площадям, переулкам, исчезала в незримом устье. <…> На привычные петербургские „доходные“ дома начали накладываться совершенно иные картины. Я
319
Крылатая смерть. Н.-Новгород: Деком; М.: Има-пресс, 1993. В 2009 году вышел своеобразный трибьют Лавкрафта от одного из его поклонников: Ламли Б. Мифы Ктулху / Пер. с англ. Т. Бушуевой. М.: ACT. 2009.
320
Впрочем, эти еще «гоголевские» мотивы отнюдь не новы, присутствовали в сходном ключе и в «Козлиной песне» Вагинова: «Мигнет огонек — и не Петр Петрович перед тобой, а липкий гад; взметнется огонек — и ты сам хуже гада; и по улицам не люди ходят: заглянешь под шляпку — змеиная голова; всмотришься в старушку — жаба сидит и животом движет» (Вагинов К. Козлиная песня. М.: Эксмо, 2008. С. 23).
Но любопытнее все же мотивы этой «ктулхиады» — интересовало же аж 16 тысяч интернет-пользователей мнение гаранта Конституции не о Конане-варваре, не о Шерлоке Холмсе и даже не об отношениях агентов Малдера и Скалли, а именно о Ктулху…
«…[Мне] становится понятно, что я — всего лишь игрушка в чьих-то беспечных руках, инструмент судьбы, не справившийся со своей ролью», — осознает герой рассказа «Болото Иссог» Карины Шаинян. И в этой экзистенциальной пассивности в период социальных катаклизмов и исторических сломов, видимо, и следует искать ответ на вопрос о популярности мифов Лавкрафта о могущественных Древних, перед которыми люди оказываются абсолютно бессильны, скованы ужасом и незнанием. Об этой капитуляции перед неведомым (или тем, что человек не желает осознать, — так психологически проще), иррациональным страхом перед ясно не определенным объектом (ибо обвинить во всем инопланетян и Древних — значит не обвинить никого, это эскапизм вдвойне) пишет и Владимир Аренев в рассказе «Вкус к знаниям»: «В океане времени другие существа — истинные хозяева Земли — жили с самых первых мгновений его существования. Всегда. Для них сила волн и подводные течения — ничто, безделица! Каждый цикл в истории человечества для этих властелинов мира — всего лишь вспышка солнца на закате дня. А само человечество — в лучшем случае племя рабов». «Немыслимой монструозности», невесть откуда пришедшего ужаса страшатся и герои «Лиловой мглы» Бориса Лисицына.
Становится понятной и причина популярности Лавкрафта, автора времен Великой депрессии, именно сейчас и именно у нас: «Лавкрафт писал во время Великой депрессии и в своих произведениях отразил мировосприятие современников, усугубленное собственным параноидальным видением окружающей среды», — сказано в «Явлении Ктулху» Молитвина. А вот его же объяснение, что культ Ктулху занял место рухнувших коммунистических идеалов, когда «масса народу вернулась к православию, кто-то стал кришнаитом, суннитом, шиитом; кто-то подался к сатанистам, а кто-то уверовал в Ктулху, чтобы заполнить образовавшийся вакуум», мне представляется не столь справедливым — «миф Ктулху» (надо еще помнить, что в пантеоне Г. Ф. Л. Ктулху занимает далеко не самое почетное место и даже сам термин предложил не он…) на религию все-таки не тянет.
Но задуматься над тем, «неужели каждый народ действительно придумывает или заимствует у соседей таких богов, которые отвечают его внутренним потребностям, пресловутому менталитету и требованиям времени», все равно стоит. Тогда, может быть, и Ктулху не так скоро вернется в наш мир…
7. Фабрика антиутопий [*]
Политика в литературном произведении — это как выстрел из пистолета посреди концерта: нечто грубое, но требующее к себе внимания.
*
Опубликовано в: НЛО. 2007. № 86 (в сокращенном виде — в «бумажной» версии журнала, в полном — в интернет-версии).
…Это намеренная, осознанная и сознательно себя легитимирующая попытка обесценить прежние верховные ценности, их как верховные ценности отменить. Это, однако, означает одновременно решимость всерьез принять промежуточное состояние, создаваемое обесцениванием верховных ценностей при одновременном сохранении здешнего мира как единственной действительности, и быть в нем как в историческом. Нигилизм теперь — уже не такой исторический процесс, который протекал бы перед нами как наблюдателями, вне нас, а то и позади нас; нигилизм оказывается историей нашей собственной эпохи, очерчивающей пространство его воздействия и бросающей нам вызов.
Политика — самая действенная и наглядная сторона общественной жизни, но она вторична и обусловлена причинами потаенными и неощутимыми. И политическая косность не была бы так тяжка, если б не происходила из более глубокой существенной косности — интеллектуальной и нравственной.
В последние годы из-за ухудшения политического климата и трансформации политического сознания в отечественной литературе — одновременно «высокой», «мейнстримной» и «трэшевой» — начались довольно странные процессы. Если в 1990-е и начале 2000-х мейнстримная российская литература в основном была сосредоточена на изживании различных исторических травм (от революции 1917 года и Гражданской войны — через переосмысление Второй мировой войны — до ГУЛАГа и распада СССР) и репрезентации апокалиптических идей («Укус ангела» П. Крусанова, «ледяная трилогия» В. Сорокина), а антиутопические конфликты становились двигателями сюжета в основном фантастических произведений [322] , то сегодня буквально на наших глазах возник целый поток литературы, в которой областью авторского вымысла становится близкое будущее российского общества [323] , преимущественно — политические аспекты этого будущего.
322
Некоторые из довольно многочисленных произведений этого жанра будут по мере необходимости упомянуты по ходу статьи далее. Типичным же развитием соответствующих тем в фантастике уже в рассматриваемые годы можно назвать «Мародера» интернет-автора Беркема Аль Атоми (СПб.: Крылов, 2008) с его образами расчлененной России; «Золотой миллиард» Г. Прашкевича (М.: ACT; ACT Москва; Транзиткнига, 2005), где в будущем вообще исчезли страны, включая Россию; «Последнюю башню Трои» З. Оскотского (М.: Захаров, 2004), где Россия вместе с «золотым миллиардом» уничтожает остальной мир; роман В. Еловенко «Мы — силы» (СПб.: Крылов, 2007), в котором из-за неясно сформулированных причин в нашей стране царит смута и разруха (нет власти, электричества, Петербург затоплен, везде бродят беженцы, бандиты и людоеды); или «2012. Хроники смутного времени» Е. Зубарева (М.: ACT; СПб.: Астрель-СПб, 2008), где опять-таки власть оказывается бессильна перед мародерами, некими хищниками и разрухой до тех пор, пока простой парень Антон с говорящей фамилией Пожарский во главе группы «Восточные медведи» не наводит в стране порядок…
323
В данном случае
вполне можно сказать, что прогноз В. Набокова, как-то заметившего, что антиутопиям пришел конец, не оправдался.В той или иной степени к анализируемой нами тенденции — первым ее выразил в романной форме Дмитрий Быков в романе «Эвакуатор» (М.: Вагриус, 2005) — примыкают такие произведения, как «2008» Сергея Доренко (М.: Ad Marginem, 2005), «2017» Ольги Славниковой (М.: Вагриус, 2006), «ЖД» того же Дмитрия Быкова (М.: Вагриус, 2006), «Заложник» Александра Смоленского и Эдуарда Краснянского (М.: Вагриус, 2006) [324] , «День опричника» Владимира Сорокина (М.: Захаров, 2006) [325] и некоторые другие.
324
А также вышедшее продолжение этой книги — «Укрепрайон „Рублевка“» (М.: Вагриус, 2006).
325
Далее произведения цитируются по перечисленным изданиям. При разборе произведений я, в целом придерживаясь хронологического принципа, в некоторых случаях буду жертвовать им ради тематического, тем более что временная разница между появлением рассматриваемых книг в продаже часто составляет всего несколько месяцев.
Все эти книги, несмотря на то что они очень различаются по художественному качеству, попали в фокус общественного внимания, были отмечены литературными премиями [326] , замечены критиками [327] , активно обсуждались в прессе. Этого, вероятно, не произошло бы, если бы они были только памфлетами на злободневную и заведомо выигрышную и скандальную тему (все они так или иначе касаются «проблемы 2008 года» — ухода или неухода от власти президента В. В. Путина и ожидаемых выборов, на которых, скорее всего, победу одержит его преемник), однако эпидемическое распространение «предвыборных» мотивов в литературе свидетельствует об актуальности и в то же время болезненности темы ближайшего будущего страны для общественного сознания. Кроме того, появление одинаковой проблематики в произведениях авторов, находящихся на противоположных краях литературного и общественно-политического поля (бывший банкир-«олигарх» Смоленский и публично заявлявший о вступлению в Коммунистическую партию Российской Федерации журналист Сергей Доренко, представительница «чистой» литературы Славникова и «гламурный» писатель-бизнесмен Минаев), следует воспринимать как знаменательную тенденцию: книги схожего плана появлялись в 2006–2007 годах действительно лавинообразно. Остроумное предсказание критика, подводящего итоги прошлого года и делающего прогноз на следующий год: «…ожидается также вброс на рынок романов, в той или иной степени „предваряющих“ парламентские и президентские выборы. Вал антиутопий и политических памфлетов, захлестнувший отечественный худлит в 2006-м, не спадет и в предстоящем году» [328] , — подтверждается хотя бы тем фактом, что заявленный как потенциальный бестселлер года роман Сергея Минаева (предыдущее сочинение которого — роман «Духless» — в 2006 году действительно стал бестселлером) получил говорящее название «Media sapiens. Повесть о третьем сроке» (М.: ACT, 2007).
326
Самой «титулованной» является книга Славниковой — финал премии «Большая книга», Букеровская премия 2006 года, премия «Студенческий Букер» (2006), лучшая отечественная прозаическая книга 2006 года по версии газеты «Книжное обозрение»…
327
Первым соположением этих очевидно близких по тематике произведений («два сатирических памфлета, два приговора нашей действительности») стала заметка Лизы Новиковой о тогда еще даже не вышедших из печати «ЖД» Быкова и «Дне опричника» Сорокина: Новикова Л. Книги за неделю // Коммерсантъ. 2006. 23 августа. № 155 .
328
Мирошкин А. Стратегии счастья // Книжное обозрение. 2007. № 1. С. 4. См. также недавно вышедший «фантастический боевик» Алексея Фомина «Атипичная пневмония» (М.: Апарт, 2007) про Россию 2015 года, погибающую от пандемии, с взрывающейся Москвой, изоляцией от Европы и натовскими войсками на территории нашей страны…
«Нисхождение» дистопического дискурса до массовой литературы [329] позволяет говорить о том, что известный призыв О. Тоффлера создавать «фабрики утопий» был успешно реализован лишь с характерной для нашей страны заменой знака на противоположный: буквально на наших глазах успешно строится «фабрика антиутопий».
Обсуждая причины того, почему проблематика «антиутопии близкого действия» стала в русской культуре настолько актуальной, следует ответить на несколько вопросов:
329
Опус Минаева заслуженно получил «антипремию» газеты «Книжное обозрение», присуждаемую за худшую книгу года, — «Полный абзац» за 2006 год.
Почему на смену изживанию исторических травм в литературе приходят футурологические прогнозы, обращенные к ближайшему будущему?
Почему тема абстрактного апокалипсиса в произведениях 1990-х — начала 2000-х годов сменилась конкретными, хотя и сплошь пессимистическими прогнозами?
Как в целом литература пытается осмыслить ситуацию, обусловленную исчезновением публичной политики и трансформацией и сублимацией политического в современной России?
Вопросы эти напрямую связаны с жанровым определением рассматриваемых произведений. Вернее всего, представляется, было бы определить эти социально-политические фантазмы как дистопию [330] , но — отнюдь не классического типа. Прежде всего бросается в глаза то, что, сохраняя форму дистопического предупреждения и обращенность к будущему, в действительности эти произведения имеют дело с настоящим временем: «…фантастика — это способ мысленной рационализации самих принципов социального взаимодействия в форме гипотетической войны, вражды, конкуренции. <…> Ведущаяся силами определенных культурных групп, она представляет собой средство интеллектуального контроля над проблематикой социального изменения, темпами и направлениями динамики общества, условно-эстетическую реакцию на возникающие здесь проблемы» (Б. Дубин) [331] . При этом элемент сатиры, что свойственно дистопиям, присутствует, даже зашкаливает у определенных авторов (то, как С. Доренко представляет в своей книге руководителей нашего государства, может вызвать брезгливое отвращение даже у тех, кто никогда не числил себя среди их поклонников), но отсутствует главное — ни в одной из этих книг не дается хоть сколько-нибудь явного проекта положительного будущего. Только в «2017» Славниковой есть такой проект, но он является повторением далекого прошлого — революции 1917 года. Это сближает рассматриваемые произведения с примыкающим к ним сборником «Чучхе» А. Гарроса и А. Евдокимова (М.: Вагриус, 2006), в котором действие отнесено в недалекое будущее, но связано с событиями нескольких прошедших лет (например, развал «ЮКОСа»), а яростная и полемическая критика и отрицание настоящего не сопровождаются и намеком на собственную программу позитивного развития событий в стране [332] .
330
Из-за все еще не устоявшейся трактовки таких терминов, как «эктопия», «практопия», «какотопия» и «контратопия», я буду пользоваться менее, возможно, нюансированной, но более очевидной оппозицией «утопия» — «дистопия». Кроме того, выделением «дистопии» из более общего термина «антиутопии» хотелось бы подчеркнуть следующую жанровую особенность: «Что ненавистно автору: миф о будущем рае и сам этот рай как враждебный личности (антиутопия) или сегодняший ад, который только продолжится и усилится в будущем (дистопия)?» (Чаликова В. Предисловие // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы / Сост. В. Чаликовой. М.: Прогресс, 1991. С. 10).
331
Дубин Б. Слово — письмо — литература: Очерки по социологии современной культуры. М.: НЛО, 2001. С. 27.
332
См. главу «Vita nova гадких лебедей».