Литературная Газета 6270 (№ 15 2010)

Судья тем временем считал: раз, два, три, четыре, пять, шесть. Я вскочил и тут же был сбит с ног, снова поднялся. Зазвенела тарелка– гонг! Я тяжело дышал, точно побитая собака. Подошёл подполковник Аветян.

– Или победи, или умри,– отрезал он,– мы должны выпить за здоровье Сталина...

Второй раунд не отличался от первого. Но я всё-таки нанёс удар американцу– прямо в грудь, и у него хрустнули рёбра. Офицер глухо застонал, пошатнулся, но удержался на ногах.

На мне живого места не было, но я разгорячился и надумал во что бы то ни стало кончить наше состязание вничью. Но нет!– надо любой ценой победить. В третьем раунде мой соперник получил ещё несколько ударов, и наконец я сбил его с ног. Американский офицер поднялся только после того, как ему плеснули воды в лицо и дали глотнуть вина. Он встал, покачиваясь, приблизился к столу и взял в руки полный бокал.

– За здоровье Сталина!– сказал он.

– За здоровье Сталина!– раздались голоса по-русски и по-английски.

– За здоровье Трумэна!– сказал я.

– За здоровье Трумэна! — раздались голоса по-русски и по-английски.

***

Впоследствии у меня дотошно будут выпытывать:

– Почему ты выпил за Трумэна?

Лолита провожала меня и не переставая плакала.

– Поскорее возвращайся, дорогой, не забывай о нас.– И она протянула мне ребёнка:– Поцелуй Ваагна... а теперь меня...

Машина тронулась, через пару дней французы передали нас советским работникам спецслужбы в Берлине, и те повели нас... на допрос.

– Расскажите о себе,– сказал подполковник, лениво постукивая пальцами по зелёному сукну стола.

Я ответил не сразу, задетый холодным и неприветливым приёмом.

– Разве мои ордена и медали ничего обо мне не рассказывают?

– Не вы, а я следователь, возьмите себя в руки и отвечайте на вопросы.

– Я не преступник, и меня экзаменовала война, на её вопросы я отвечал в боях.

– Надо ещё разобраться, какие вы вели бои в плену,– съязвил он.

– Я буду жаловаться,– сказал я,– и не позволю брать под подозрение мою личность и мои заслуги.

– Мы ещё выясним, перед кем вы выслуживались,– процедил он сквозь зубы.

Беседа со следователем не сулила ничего хорошего. Я отказался отвечать на вопросы. Он нажал на кнопку звонка.

В дверях вырос солдат с автоматом.

– В карцер!– полуопустив веки, распорядился подполковник.– В карцер.

– Я буду жаловаться!– закричал я.– Слышите, вы?!

– В карцер,– устало повторил подполковник,– в карцер. Успокойте его там.

Не буду рассказывать о своих мучениях. Вам как начальнику лагеря это должно быть знакомо. Физические страдания не сломили меня, но подозрения и оскорбления доводили до исступления.

Короче, в Европу я ехал как пленный, из Европы как солдат-победитель, но всё в том же закрытом вагоне товарняка.

Мы с подполковником Аветяном долго ломали голову, хотели понять, что за напасть с нами приключилась.

–Тут какая-то ошибка, в следственные органы проникли враждебные элементы и пытаются настроить страну против своих сыновей. На месте всё прояснится,– успокаивал подполковник, а я с горечью думал, что из-за этого недоразумения затянется переезд моей семьи.

Никто, кроме деревьев, выстроившихся в почётном карауле вдоль дороги, не встречал нас. Истосковавшимся взглядом мы ласкали кусочек родины, мелькавший в зарешеченном окошке вагона. Поезд остановился, нас вывели из вагонов, ребята плакали, целовали родную землю, горсточками клали её в карманы.

Снова в ход пошли окрики и пинки.

– Марш вперёд, не задерживайся! Прекратить безобразие!

Второй допрос ничем не отличался от первого.

Я всё о себе рассказал, ответил на все вопросы, чтобы помочь выяснению истинного положения дел, потому что чувствовал: нас оклеветали. Но увы!

– Почему ты попал в плен?

– Почему не покончил с собой?

– Почему тебя не расстреляли?

– Почему ты не умер?

– Почему тебя увезли во Францию?

– Почему ты женился?

– Почему выпил за Трумэна?

– Почему?

– Почему?

– Почему?

Я не задумывался над этими «почему», не осложнял себе жизнь надуманными проблемами. У меня был прямой, честный жизненный путь.

– В плену я не был пленным!

– Покончить с собой — значит струсить, отказаться от борьбы. А я боролся!

– Не успели меня расстрелять!

– Я не хотел умирать!

– Во Франции я сражался и победил!

– Я женился по любви!

– Я отстоял право выпить за здоровье Сталина. За Трумэна выпил, чтобы не обидеть союзников.

– Вы предали Родину, великое дело Сталина.

Предал? Не понимаю: как? где? Как я могу предать самого себя? Я твёрдо знаю, что я не изменник, что меня обвиняют в предательстве только потому, что я был в плену. Клеймо изменника гораздо невыносимее, мучительнее, чем пленника.

Чуточку человечнее и утешительнее был третий допрос. Седой полковник долго просматривал мои документы, кивая головой. «Неужели есть надежда?»– подумал я.

– Да-а,– протянул полковник,– да... Вы же, милок, почти герой...

– Нет, я теперь почти изменник,– сказал я.– Знаете, гражданин полковник, порой от геройства до предательства один шаг.

– В этом вы правы.

– А в чём я виноват?

– Ваша вина мне неизвестна. Но вернуть вас домой я не в силах, потому что тогда мне придётся вместо вас ехать в Сибирь валить лес...