Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе

8. Необходимость мышления, проявляющаяся в достоверности отдельного акта суждения, в конце концов получает свой своеобразный характер от единства самосознания. В то время как всякое отдельное суждение повторимо с сознанием тождества субъекта и предиката, а также и акта суждения; в то время как относительно тех же самых предпосылок всегда совершается тот же самый синтез и наше самосознание может существовать только вместе с этим постоянством, – в то же время наше судящее «Я» со своей постоянной деятельностью является как общий акт суждения по отношению к единичным актам суждения, как нечто одинаковое и устойчивое, что связывает различные, временно разрозненные моменты нашего мышления. С надежностью движения в отдельном случае связывается сознание неизменного повторения, возврата к тому же самому. Благодаря этому постоянству, которое по отношению к отдельному акту представляет собой общий закон, акт суждения точно так же доходить до сознания, как нечто отрешенное от субъективного произвола и от возможности поступить иначе, как это бывает, когда он утверждает себя в противоположность противоречию в отдельном акте. Это тождество и устойчивости, будучи условием нашего целостного сознания вообще, является также последним основанием, на котором мы могли бы остановиться. И пока, как в незрелом детском возрасте, нет этого полного объединяющего размышления, – до тех пор и психологические условия акта суждения оказываются развитыми лишь не вполне; и то же самое происходит в сновидении, где отсутствует всесторонняя связь.

Отсюда вытекает, что всякий отдельный акт суждения, благодаря тому смыслу, в каком он выполняется, приводит назад, к необходимым и общезначимым законам, – общезначимый как для отдельного субъекта в его временно различные моменты, так и для различных мыслящих субъектов, с которыми мы стоим в общении мышлениями законы эти, оставаясь сперва неосознанными, создают лишь надежность суждения, а затем, поднявшись до сознания, дают основное наглядное представление о необходимом.

9. Необходимость мышления, которая первоначально обнаруживается в достоверности единичного акта суждения и в постоянстве в его повторении, есть нечто совершенно положительное, непосредственный способ действия интеллигенции, форма самого нашего самосознания; а доведенная до сознания, она есть непосредственное наглядное представление, такое же, как мысль об «Я» или о бытии. Поэтому она есть вместе с тем мера других понятий – возможности и невозможности. Возможным в области акта суждения является то, что не необходимо ни утверждать, ни отрицать; нечаянная мысль, попытка, которая не может завершиться в окончательное суждение и не может быть включена в единство самосознания, в незыблемую структуру того, что столь же достоверно, как мое собственное бытие. Простая возможность есть лишение, отсутствие, недостаток. Невозможное, напротив, следует брать в двояком смысле. То, что было бы невозможно мыслить, именно поэтому не мыслилось бы вовсе, самое большее – оно могло бы быть выражено в словах. Словам «круг четырехуголен» не соответствует никакая могущая быть выполненной мысль, и в этом же смысле Аристотель полагает, что невозможно-де мыслить, что то же самое в одно и то же время есть и не есть. «Ибо не необходимо также и принимать то, что говоришь.» Этому невозможному противостоит возможное, которое необходимо должно быть отрицаемо, гипотеза, которая выполнима как таковая, если брать ее изолированно. Но если бы мы вздумали утверждать ее, то это могло бы привести к спору со значимым положением, и, таким образом, это внесло бы раздвоение в мышление. Это невозможное занимает свое место лишь в области опосредствованного акта суждения. Так как несоединимость предиката с субъектом не познается аналитически, то его соединимость может быть мыслима, суждение может быть даже принято на время, пока от сознания ускользает противоположная истина. Лишь обычное взаимоотношение наших суждений отрицает возможное. Только в этом смысле подходит различение Лейбница, что отрицание необходимых истин невозможно, отрицание фактических истин возможно. Можно попытаться подвергнуть сомнению или оспаривать описание какого-либо события, историческое предание, не рискуя впасть в тотчас же распознаваемое противоречие, пока наше познание не является полным. Очевидность или какой-либо бесспорный документ уничтожает отрицание.

10. Из сказанного выше вытекает теперь, что действительное утверждение или отрицание, т. е. суждение, высказанное с сознанием значимости, возможно лишь для того, для кого оно является необходимым; для самого суждения возможность и необходимость вполне совпадают. Гипотеза, напротив, возможна тогда, когда и пока не необходимо, следовательно, невозможно ни утверждать, ни отрицать ее. Конечно, как выражение субъективного состояния нерешительности, она является в известном смысле третьим к утверждению и отрицанию; но именно поэтому она не есть суждение.

§ 32. Закон основания

Так называемый закон основания в своей первоначальной формулировке у Лейбница есть не логический закон, а метафизическая аксиома, которая имеет отношение только к части наших суждений.

Поскольку всякое суждение предполагает достоверность своей значимости, постольку может быть установлено положение, что ни одно суждение не высказывается без психологического основания его достоверности; и поскольку оно правомерно лишь тогда, когда является логически необходимым, постольку всякое суждение утверждает, что имеет логическое основание, которое делает его необходимым для всякого мыслящего. Но тем самым оно заявляет лишь такое притязание, права которого должна исследовать логика.

Сущность необходимости в мышлении высказывается положением, что вместе с основанием необходимо полагается следствие, вместе со следствием уничтожается и основание. Этот закон основания и следствия соответствует закону противоречия, как основной закон деятельности нашего мышления.

1. Результаты предыдущего параграфа, по-видимому, сами собой выражаются в положение, что без основания невозможно совершать акта суждения. Ибо под основанием понимается как раз то самое, что делает суждение необходимым. Таким образом, из анализа того смысла, в каком выполняется и высказывается всякое вообще суждение, сам собой вытекает четвертый из так называемых законов мышления; он высказывает совершенно общее свойство всякого вообще акта суждения, что в вере в значимость суждения вместе с тем содержится вера в его необходимость.

2. Закон основания, понимался в различном смысле, и в этом отношении он разделил судьбу других так называемых законов мышления. Лейбниц первоначально ясно установил его в качестве верховного принципа наряду с законом противоречия. «Наши заключения, – говорит он⁶⁴, – основаны на двух великих принципах, на принципе противоречия… и принципе ratio sufficients, в силу которого мы принимаем, что ни один факт не является истинным или действительным, ни одно положение не является истинным, без того чтобы не было достаточного основания, почему оно таково, а не иначе, хотя основания эти в большинстве случаев нам могут быть неизвестны». Легко разграничить в этой формулировке две стороны: именно что речь здесь идет отчасти о действительном существовании реальных вещей и процессов, отчасти об истинности суждений. Но если вспомнить, что Лейбниц хочет обосновать на этом принципе лишь фактические истины, т. е. истинность тех суждений, которые высказывают факт, тогда как необходимые истины покоятся на законе противоречия, что последней ratio sufficiens для него всегда является Божественная воля, то ясно, что различение это ничего не означает и принцип Лейбница есть не что иное как реальный принцип причинности: существование всякой действительной вещи и действительность всякого процесса должны иметь причину. Ибо суждения, высказывающие факты, обосновывают ведь свою истинность на действительности последних, их истинность зависит, следовательно, от того, что высказанное действительно; а истинность высказанного зависит от достаточной причины. Когда, следовательно, я указываю реальное основание фактической истины, то я называю ту причину, какая создала действительное. Но отсюда ясно также, как мало прав имелось для того, чтобы из этого сделать просто общий логический закон, который наряду с законом противоречия имел бы значимость по отношению к тем суждениям, какие подчинены также и закону противоречия. Отсюда ясно также, что в лейбницевском принципе нельзя было искать логического основания, которое было бы отлично от реальной причины. Это исключается уже в силу неоднократно встречающегося замечания, что ratio sufficiens может часто оставаться для нас неизвестной. Это имеет значение, конечно, только по отношению к реальной причине. Логическое основание, которого мы не знаем, строго говоря, есть противоречие, ибо оно становится логическим основанием лишь благодаря тому, что мы знаем его. Только в том случае, если мы будем придерживаться фикции, словно суждение может быть истинным независимо от того, что какая-либо интеллигенция мыслит это суждение, – только тогда можно допускать, что и основание дано где-то в пустоте. Кто, следовательно, устанавливает в качестве логического закона «ничто не должно быть мыслимо без основания» – тот во всяком случае имеет в виду нечто совершенно иное, нежели имел в виду Лейбниц.

3. Если от реальной причины мы будем отличать основание суждения; от того, что делает необходимым существование, и именно такое вот существование, сущего, будем отличать то, на чем покоится суждение как мыслительный акт, то все еще слово «основание» может приниматься в весьма различном смысле.

С одной стороны именно, всякое суждение, если брать его как действительное психологическое явление в мыслящем индивидууме, само подпадает под точку зрения сущего, и постольку здесь может быть применено понятие причинного отношения и то основоположение, что всякое происшествие должно иметь свою достаточную причину. Причина какого-либо акта суждения должна прежде всего отыскиваться в психологической области, поскольку суждение возможно лишь там, где сознанию предстоят неизвестные представления; и психологической причиной суждения является, следовательно, вся та общая совокупность, из которой с необходимостью возник именно этот акт суждения; принципиально, следовательно, сам совершающий акт суждения субъект вместе со своей мыслительной способностью и с теми законами, которые управляют этой способностью в ее проявлениях, затем определенные состояния и предшествующие акты, благодаря которым возникает это определенное суждение. Сюда принадлежит, что:

a. Как служащее субъектом представление, так и представление, служащее предикатом, присутствовали в сознании (и это присутствие в сознании указывает на более отдаленные причины, которые могут иметь значение как causae remotiores суждения; из них наиболее важной является руководимая интересом воля, направленная к познаванию предмета и к размышлению над ним).

b. Между представлением субъекта и представлением предиката установился синтез потому ли, что вследствие их согласия мыслительная деятельность связывает их соответственно присущим ей законам, или же так, что лишь только они входят в сознание, тотчас же встает вопрос об их синтезе и прежде всего возникает мысль об их возможном соединении.

c. В последнем случае наступает такое явление, которое приводит к решению в утвердительном или отрицательном смысле и тем самым, поскольку всякое суждение содержит в себе вместе с тем сознание своей значимости, психологически объясняет фактическую уверенность как душевное состояние.

В этом отношении среди непосредственных суждений необходимо прежде всего различать те, которые связывают просто представляемое, от тех, которые хотят коснуться сущего. В то время как там для непосредственных суждений оказывается достаточным принцип согласия (как выражение закона движения для нашего мышления), чтобы объяснить как синтез, так и его достоверность, – те суждения, которые хотят высказать нечто относительно сущего, как, например, суждения восприятия («молния сверкает», «это железо горячо»), сводятся к более сложным предпосылкам. Так как поводом к ним является мгновенное ощущение или комплекс ощущений (которые в свою очередь указывают обратно на целый ряд причин, приведших меня в такое положение, что я могу испытывать именно такие чувственные возбуждения), то под причины суждения относительно фактических обстоятельств дела подпадает также и совокупность всех тех психологических сил, которые из ощущений всегда вновь производят представления о действительных вещах с их свойствами и в каждом отдельном случае создают уверенность, что мы воспринимаем и познаем сущее. Принцип согласия объясняет только, каким образом мы отождествляем наглядно представленное с каким-либо представлением, но никогда не объясняет он ни убеждения относительно реальной действительности вещей вообще, ни убеждения относительно того, что именно теперь мы высказываем фактически истинное суждение. В то время как, следовательно, для просто объяснительных суждений все исчерпывается причинами возникновения и осознавания представлений и принципом согласия, другие суждения для веры в реальность вещей требуют их особенных объяснений. Легко заметить, что здесь вновь появляется кантовское различие между аналитическими и синтетическими суждениями, и значение вопроса уясняет, как возможны синтетические суждения (в кантовском смысле); а также что признанием фактических причин возникновения веры в действительность и фактическую значимость наших суждений восприятия еще ничего не решается относительно прав этой веры. Ибо точно так же в силу фактических причин Солнце и месяц кажутся всем нам больше при восходе, нежели когда они стоят в меридиане.

Что же касается опосредствованных суждений, то посредствующий член, создающий решение, заключается не только в предпосылках, которые сами могут высказываться в форме суждений как большие посылки собственных умозаключений, но точно так же и в бессознательных привычках к комбинации и в силе авторитетов, которая коренится в не поддающихся анализу впечатлениях.

В совокупности психологических условий можно различать: 1) тот повод, который вообще доводит до сознания субъект и предикат, а при опосредствованных суждениях, следовательно, создает вопрос; 2) основание решения, в силу которого совершается суждение, и субъективный синтез высказывается как объективно значимый; которое, следовательно, вместе с тем является основанием субъективной достоверности суждения. От повода, который по отношению к содержанию мыслимого может быть случайным и являться совершенно извне, зависит смена объектов нашего акта суждения. Но основание решения всегда приводит в конце концов к закономерно действующей психической силе, и отдельное психологическое явление может быть названо основанием всегда лишь постольку, поскольку оно в силу постоянной связи осуществляет суждение. Так, в непосредственном аналитическом суждении служащее субъектом представление является основанием приписывания предиката, но лишь постольку, поскольку, в силу принципа согласия, присутствие согласующихся субъектов и предикатов необходимо влечет за собой их синтез.